Северный свет

— Ты в самом деле думаешь… — недоверчиво начала она, все еще боясь поверить теперь, когда она почти примирилась с мыслью о крахе, в эту внезапную перемену.

— Я могу лишь сказать, Алиса, что питаю самые радужные надежды… и полон глубочайшей благодарности. А сейчас, — он устало приложил руку ко лбу, — мне надо ехать в арсенал. В шесть часов у меня назначена там встреча с Ситоном. Но мне непременно хотелось заехать и сообщить тебе приятные новости.

— Если все действительно так хорошо, Генри, — и она вопросительно поглядела на него, — то, может быть, мы сумеем открыть и филармонический сезон в этом году?

— Конечно. Я, безусловно, опять займусь концертами. Лучшей рекламы и не придумаешь, а кроме того, мы и сами получим удовольствие.

— В таком случае… Я, значит, как всегда, смогу устроить прием?

Он весело рассмеялся и погладил ее по щеке.

— Конечно, дорогая, и даже непременно. Ты же знаешь, мне так приятно доставить тебе удовольствие. Тут даже поговаривают о том. чтобы устроить в мою честь обед. Это тебя тоже должно порадовать.

Когда он ушел, Алиса долго сидела молча, обдумывая случившееся. Затем, покачав головой, словно признавая, что есть вещи, недоступные ее пониманию, она медленно разорвала начатое письмо и, взяв другой листок бумаги, написала:

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Леонард поставил на место кий и выглянул из окна бильярдной: шел дождь, улица, окаймленная мокрыми деревьями, была почти пуста. Маркер Джо остановился рядом с ним, вертя в пальцах кубик зеленого мела.

— До чего же сыро на дворе, — сказал он. — Могли бы сыграть еще по сотне, мистер Най.

Но Наю уже не хотелось играть — не было настроения, да и стол стоял так криво, что шары проложили дорожку и неизменно катились в одну и ту же угловую лузу. На улице, в сером свете дня, несколько рабочих, забившись под брезентовый навес, пили чай у огня, пылавшего в железной печурке. Казалось, они только и делали, что пили чай, который один из них кипятил в огромном чайнике. Они разворошили мостовую еще две недели назад, но вырытая ими яма по-прежнему продолжала зиять, а вокруг грудами лежали камни, на которых стояли фонари «летучая мышь».

Зрелище этого стоического равнодушия в другое время позабавило бы Ная, но сейчас лишь еще больше обозлило его. Вот в такую примерно яму попали и они со Смитом — с той только разницей, что чай из их чайника быстро и неотвратимо вытекал.

«Ну и пусть все катится к черту», — подумал Най. Взяв на вешалке макинтош и зонт, он вышел из гостиницы и направился в редакцию: ничего другого делать не оставалось. Последний месяц они выпускали «Хронику» уже по инерции: тираж ее упал до двадцати шести тысяч, тогда как «Северный свет» расходился в семидесяти тысячах экземпляров, почти достигнув своего обычного уровня. Наю было совершенно ясно, что им никогда уже не догнать Пейджа. Большинство их служащих вернулись в Лондон, а они со Смитом еще оставались здесь, пытаясь сохранить видимость нормальной работы в несбыточной надежде на то, что, быть может, кто-нибудь купит газету. Они уже пробовали продать ее тому же Рикеби, но он и слышать об этом не хотел. В дирекции кому-то пришла в голову блестящая мысль попытаться спасти хоть какие-нибудь крохи: только, по мнению Ная, никакой надежды на это не было, да и не могло быть. Смит продолжал изображать бурную деятельность, но она становилась все более бесцельной и лихорадочной — он выдохся и сам понимал это. При таких темпах падения тиража Соммервил не долго будет с ними нянчиться, и Най со дня на день ожидал, что их обоих выгонят с треском.

Он усиленно убеждал себя, что для него это не такая уж страшная беда: все-таки он не какой-нибудь средний корреспондентишко, который со всех ног кидается выполнять любое приказание хозяина, получает гроши и почти не имеет надежды когда-либо выбиться в люди. На Флит-стрит знали его умение давать нужный материал, и хотя иной раз, быть может, и приходится срезать угол — чего тут огорчаться, если это позволяет прийти к цели раньше других. Он знал, что не лишен ума, таланта, индивидуальности, что пишет он легко и живо. Без особого труда он выучил французский и немецкий, свободно разговаривал на этих языках. Он неплохо разбирался в современном искусстве и мог не хуже иных знатоков написать бойкую статью о Пикассо, Бюффе или Модильяни. Имел он представление и о музыке и, хотя ни разу в жизни не взял ни одного урока, мог сесть за рояль и сыграть что угодно по слуху. Неплохо сражался в теннис, а на бильярде мог в любое время забить сотню шаров. При желании он умел нравиться, и, стоило ему захотеть, лишь немногие — будь то мужчина или женщина — способны были противостоять его обаянию: он, что называется, умел влезть в душу. Работая у Джохема иностранным корреспондентом в Европе, он блестяще показал себя в зарисовках из жизни международной аристократии в Сент-Морице, на мысе Антиб и в Довиле — и все благодаря своей способности проникать в такие места, как «Корвиглия-клуб», «Иден-Рок» и «Нормандия», и чувствовать себя как дома там, где любого другого корреспондента уже давно вышвырнули бы за дверь. Вот тогда-то он впервые и проявил свое удивительное умение исказить любое интервью и так преподнести слова своих жертв, что они оказывались героями «скандальчика», щекотавшего нервы читателей. А до чего же забавны были их жалкие письма с протестами, которые неизменно помещались где-нибудь в самом незаметном уголке газеты! Время от времени он шутки ради выступал с громовой статьей против какой-нибудь модной книги: надергав из контекста несколько фраз, он умудрялся настолько извратить замысел автора, что тот представал перед читателем либо мерзавцем, либо кретином. Позже, уже работая на Соммервила, в период довольно натянутых отношений между Англией и США, он с успехом использовал эти свои способности в еженедельных обзорах из Нью-Йорка и так превозносил американское процветание, что еще больше разжигал чувство горечи, владевшее тогда англичанами. Поэтому Най был уверен, что и сейчас сумеет получить назначение в Америку, пожалуй, от Мигхилла и, кстати, избежит этой чертовой английской зимы. А не то, если повезет, может удастся договориться, чтобы его послали на кинофестиваль в Канн… над этим, пожалуй, стоит поразмыслить; он завязал немало всяких связей на Ривьере, где — не без гордости вспоминал он — ему довелось интервьюировать всех знаменитостей, начиная с сестер Габор и кончая Ага-ханом. Кто-кто, а уж он-то побывал во всяких передрягах, знает дело и всегда сумеет добыть себе теплое местечко.

Однако, несмотря на все усилия поднять свой престиж в собственных глазах, гордость Ная была уязвлена тем, что на этот раз он провалился, а главное — что верх над ним одержал такой человек, как Пейдж. С первой их встречи неприязнь Ная к владельцу «Света» непрерывно росла, а сейчас и вовсе превратилась в ненависть. Конечно, с яростью говорил он себе, если бы Смит так не церемонился, они бы в два счета одолели этого типа. Правда, идея покупки типографии, которую он подал, бумерангом ударила по ним самим — при одной этой мысли Най взвивался от злости, — и все же в принципе она была правильной. В борьбе не должно быть полумер. Тут уж надо не колеблясь ставить на карту все. А Смит никогда на это не соглашался. В конечном счете ему же больше всех и попадет. Он вообразил, что без труда добьется успеха, возлагал на успех большие надежды, думал, что это вернет ему жену; а теперь просто смешно смотреть, как он скис. За последние недели от его важного вида не осталось и следа, и, хотя он продолжал метаться в поисках выхода, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он сел в галошу.

Раздумывая над всем этим, Най дошел до Хлебного рынка. Перед старой ратушей на щите висела афиша, оповещавшая о концерте — первом из серии филармонических концертов, устраиваемых Пейджем для восстановления колокольни св. Марка; концерт был назначен на воскресенье, 15 сентября. Хотя Най и решил про себя, что музыканты и певцы, которых откопал Пейдж, — мелкота, второсортный сброд, однако это мало способствовало его успокоению. Он круто повернулся и, пересекая площадь, увидел Пейджа, спускавшегося со ступенек здания, где помещалась редакция «Северного света». Последнее время Най старался не сталкиваться с ним: уже один вид этого человека был ему более чем неприятен. Рядом с Пейджем шла какая-то молодая женщина. И, надо сказать, красотка: высокая, аппетитная, но не слишком пышная — словом, как раз в меру.