Смех в темноте [Laughter In The Dark]

— Послушай, Удо, — произнес Альбинус странным, сдавленным голосом. — Я совсем позабыл кое о чем тебя спросить. О чем они разговаривали в автобусе?

— Что ты говоришь? — сказал Конрад.

— О чем разговаривали те двое в автобусе? Ты сказал, что это был забавный случай.

— Какой такой случай? — переспросил Конрад. — Ах, да, теперь я понял. Да, это действительно было в некотором смысле забавно. Точно. Я ведь, кажется, собирался привести пример того, как ведут себя немцы, когда думают, будто никто не понимает, о чем они говорят? Тебя это интересует?

Альбинус кивнул.

— Что ж, — сказал Конрад, — их разговор представлял собой низкопробно-крикливую, мерзкую любовную болтовню, гаже которой мне ничего в жизни не доводилось слышать. Твои друзья так свободно изъяснялись о своей любви, словно они одни, вдвоем в раю — кстати, довольно-таки скотском раю, должен тебе сказать.

— Удо, — сказал Альбинус, — ты можешь поклясться, что то, о чем ты сейчас сказал, верно?

— Что ты говоришь?

— Ты совершенно, совершенно уверен в том, что рассказал?

— Ах, да. А почему ты спрашиваешь? Погоди минутку, я сейчас спущусь в сад. Не слышу через окно ни единого слова.

Он нашел записную книжку и вышел из дому.

— Эй, где ты? — позвал он. Но Альбинус исчез. Конрад вышел на улицу. Нет — человек пропал.

— Эх, старикашка, — пробормотал Конрад вполголоса, — не допустил ли ты какой-нибудь промашки? (…какая гнусная рифма! Не допустил ли, старикашка — ой-ля-ля — промашки? Тьфу, мерзость!)

30

Альбинус спустился в город, не ускоряя шага, пересек бульвар и добрался до гостиницы. Он поднялся наверх и вошел в номер. В комнате никого не было, постель осталась незастеленной. На белом коврике у постели был пролит кофе, блестела упавшая ложечка. Он исподлобья посмотрел на яркое пятно. В это мгновение раздался из сада звонкий смех Марго.

Он высунулся в окно. Она шла с юнцом в белых шортах и разговаривала с ним, помахивая ракетой, казавшейся золотой от солнца. Партнер увидел Альбинуса в окне третьего этажа. Марго посмотрела вверх и остановилась. Альбинус взмахнул рукой, словно пытаясь прижать что-то к груди. Жест этот означал «поднимись», и Марго поняла его. Она кивнула и ленивым шагом пошла по гравиевой дорожке к кустам олеандра, росшим по обе стороны от входа.

Он отошел от окна и, присев на корточки, отпер чемодан, но, вспомнив, что искомое не там, пошел к шкапу и сунул руку в карман своего желтого пальто из верблюжьей шерсти. Найдя то, что искал, он быстро проверил, вдвинута ли обойма, — затем встал у двери.

Сразу, как только она откроет дверь, он ее застрелит. К чему задавать вопросы? Все ясно, как смерть, и каждая деталь чудовищно четко укладывается в логическую схему вещей. Они обманывали его — постоянно, коварно, артистично. Убить надо сразу.

Ожидая у двери, он мысленно следил за ее движениями. Вот теперь она вошла в гостиницу. Вот теперь поднимается на лифте. Вот сейчас донесется стук каблуков по коридору. Но воображение обгоняло, опережало ее. Все было тихо, надо начать сначала. Он держал браунинг, и было чувство, словно оружие — естественное продолжение его руки, напряженной, жаждущей облегчения. Мысль о том, что он нажмет эту вогнутую гашетку, была почти сродни чувственному удовольствию.

Он едва не выстрелил в белую, еще закрытую дверь в тот миг, когда вдруг послышался из коридора ее легкий резиновый шаг, — да, конечно, она была в теннисных туфлях, — каблуки ни при чем. Сейчас, сейчас… Но тут он услышал и другие шаги.

— Позвольте, сударыня, мне зайти за подносом, — сказал по-французски голос за дверью. Марго вошла вместе с горничной. Он машинально сунул браунинг в карман.

— В чем дело? — спросила Марго. — Ты мог бы и сам спуститься. Зачем ты меня так грубо заставляешь бегать наверх?

Он, не отвечая, глядел исподлобья на то, как горничная ставит на поднос посуду, поднимает ложечку с пола. Вот она все взяла, поклонилась, уходит. Вот и дверь уже закрылась за ней.

— Альберт, что случилось?

Он опустил руку в карман. Марго поморщилась от боли, села на стул, стоявший близ кровати, и, склонив загорелую шейку, стала быстро расшнуровывать туфлю. Он видел ее глянцево-черные волосы, синеватую тень на затылке, оставленную бритвой. Невозможно стрелять, пока она снимает башмачок. На пятке была ранка, кровь просочилась сквозь белый носок.

— Это ужас, как я всякий раз натираю, — проговорила она и подняла голову. Она увидела черный пистолет в его руке.

— Дурак, — сказала она чрезвычайно спокойно. — Не играй с этой штукой.

— Встань! Слышишь? — как-то зашушукал Альбинус и схватил ее за кисть.

— Я не встану, — ответила Марго, свободной рукой снимая носок. — И вообще, отстань. Смотри, у меня все присохло.

Он тряхнул ее так, что затрещал стул. Она схватилась за решетку кровати и стала смеяться.

— Пожалуйста, пожалуйста, убей, — сказала она. — Но это будет то же самое, как эта пьеса, которую мы видели, с чернокожим и подушкой, а я такая же ни в чем не виновная, как и она.

— Ты лжешь, — зашептал Альбинус. — Ты с этим негодяем… Вы меня обманывали, над-ду-дували, и… — Верхняя губа дергалась, он заикался и не мог попасть на слово.

— Пожалуйста, убери. Я тебе ничего не скажу, пока ты не уберешь. Я не знаю, что случилось, и знать не хочу. Но я знаю одно — я тебе верна, я тебе верна…

— Хорошо, — проговорил Альбинус сипло. — Да-да, дам тебе высказаться, а потом застрелю.

— Не нужно меня убивать, уверяю тебя, не нужно, милый.

— Дальше. Говори дальше.

(«…Если я сейчас брошусь к двери, — подумала она, — то успею выбежать в коридор. Потом я начну орать, и сбегутся люди. Но тогда все пойдет насмарку, все…»)

— Я не могу говорить, пока у тебя в руках эта штука. Пожалуйста, спрячь ее.

(«…А если выбить у него из руки?..»)

— Нет, — сказал Альбинус. — Сперва ты мне признаешься… Мне донесли. Я все знаю… Я все знаю… — продолжал он срывающимся голосом, шагая по комнате и ударяя краем ладони по мебели. — Я все знаю. Он сидел позади вас в автобусе, и вы вели себя как любовники. Нет, я тебя, конечно, убью.

— Да, я так и думала, — сказала Марго. — Я знала, что ты не поймешь. Ради Бога, убери эту штуку, Альберт!

— Что тут понимать? — крикнул Альбинус. — Что тут можно объяснить?

— Во-первых, Альберт, ты отлично знаешь, что он к женщинам равнодушен…

— Молчать! — заорал Альбинус. — Это с самого начала — пошлая ложь, шулерское изощрение!

(«Ну, если он кричит, опасность миновала», — подумала Марго.)

— Нет, это именно так, — сказала она. — Но однажды — в шутку — я ему предложила: «Знаете что? Давайте попробуем, может быть, я сумею заставить вас забыть ваших мальчиков». Ах, мы оба знали, что это все пустое. Вот и все, вот и все, милый.

— Пакостное вранье. Я не верю. Конрад видел вас. Этот французский полковник видел вас. Только я был слеп.

— Ах, я часто так его дразнила, — сказала Марго хладнокровно. — Выходило очень смешно. Но я больше не буду, раз тебя это огорчает.

— Так ты, может быть, и обманывала меня только в шутку? Пакость какая!

— Конечно, нет, я тебя не обманывала! Как ты смеешь?.. Он бы не сумел помочь мне обмануть тебя. Мы с ним даже не целовались: это уже было бы нам обоим противно.

— А если я спрошу его об этом? — без тебя, конечно, без тебя.

— Ах, пожалуйста! Он тебе скажет то же самое. Только, знаешь, ты себя выставишь дураком.

В этом духе они говорили битый час. Марго постепенно брала верх. Но в конечном счете она не выдержала, и с ней сделалась истерика. Она бросилась на постель в своем белом теннисном платье, босая на одну ногу, и, постепенно успокаиваясь, плакала в подушку.

Альбинус сидел в кресле у окна, за которым было солнце, веселые английские голоса с тенниса. Он мысленно перебирал все мелочи с самого начала знакомства с Рексом, и среди них вспомнились ему и такие, которые теперь освещены были мертвенным светом, каким нынче озарилась вся его жизнь. Что-то оборвалось и погибло навсегда, — и как бы правдоподобно ни доказывала ему Марго, что она ему верна, всегда отныне будет ядовитый привкус сомнения.