Свадебное путешествие

Авторы некрологов воображают, будто можно прочертить чей-нибудь жизненный путь. Но они же ничего не знают. Восемнадцать лет тому назад я, лежа на своем месте в вагоне, читал заметку в "Коррьере-делла-Сера". И вдруг сердце мое сжалось: с женщиной, о которой шла речь и которая, по выражению бармена, "положила конец своим дням", я был знаком. Поезд еще долго стоял на вокзале в Милане, а я был настолько потрясен, что все думал, не выйти ли из вагона и не вернуться ли в отель, словно оставался шанс встретиться с ней.

В "Коррьере-делла-Сера" неправильно указали ее возраст. Ей было сорок пять лет. И назвали ее девичью фамилию, хотя она была замужем за Риго. Но кому это известно, кроме Риго, меня и чиновников, ведающих актами гражданского состояния? Стоит ли кого-то винить в ошибке? Может, это и лучше - вернуть ей девичью фамилию, которую она носила первые двадцать лет жизни?

Бармен в отеле сказал, что кто-то приедет "уладить все формальности". Не Риго ли? В ту минуту, когда поезд трогался, я представлял себе рядом Риго, изменившегося за шесть лет, ставшего другим человеком. Узнал бы он меня? За все годы, минувшие с тех пор, как они с Ингрид оказались на моем жизненном пути, я его не видел.

А вот Ингрид один раз встретил, в Париже. Без Риго.

За окном медленно проплывал пригород, безмолвный в лунном свете. Я был один в купе и зажег ночник над своим местом. Было бы достаточно всего на три дня раньше приехать в Милан, и я столкнулся бы с Ингрид в холле отеля. Я думал о том же самом, когда такси везло меня к Соборной площади, но тогда я еще не знал, что это была Ингрид.

О чем бы мы с ней говорили? А вдруг она сделала бы вид, что не знает меня? Сделала вид? Но она, должно быть, уже так от всего отстранилась, что просто не заметила бы меня. Или же обменялась бы со мной несколькими словами, из чистой вежливости, прежде чем уйти навсегда.

Теперь уже нельзя подняться по внутренним лестницам на большую скалу зоопарка, которая называется Скалой серн. Она грозит обвалиться и обтянута чем-то вроде сетки. Бетон местами растрескался, и обнажилось ржавое железо арматуры. Но я счастлив, что снова вижу жирафов и слонов. Суббота. Многочисленные туристы щелкают фотоаппаратами. А семьи, которые еще не уехали или вообще не поедут на отдых, входят в Венсенский зоопарк, как на летнюю дачу. Я сижу на скамейке лицом к озеру Домениль. Потом, попозже, вернусь в гостиницу "Доддс", она здесь совсем близко, среди домов, окружающих бывший Музей колоний. Из окна своей комнаты я буду смотреть на площадь, на струи бьющих там фонтанов. Мог ли я представить себе в ту пору, когда познакомился с Ингрид и Риго, что приземлюсь здесь, у заставы Доре, после того как больше двадцати лет пропутешествую по дальним странам?

Тем летом, вернувшись из Милана, я хотел еще что-нибудь разузнать о самоубийстве Ингрид. Номер телефона, который она дала мне, когда я видел ее одну в Париже, не отвечал. Во всяком случае, она сказала мне, что больше не живет с Риго. Я нашел другой номер, тот, который в спешке написал Риго, когда шестью годами раньше они провожали меня из Сен-Рафаэля. Клебер 83-85.

Женский голос сказал мне, что месье Риго не видели уже очень давно. Можно ли написать ему? "Если вам угодно, месье. Но я вам ничего не обещаю". Тогда я попросил у нее адрес этого "Клебер 83-85". Это был дом, где сдавались меблированные комнаты, на улице Спонтини. Написать ему? Но слова соболезнования казались мне не подходящими ни для Ингрид, ни для него, Риго.

Я начал путешествовать. И забывать о них. Мы ведь недолго были вместе, наши отношения остались поверхностными. И только через три года после самоубийства Ингрид, однажды поздним летним вечером в Париже, где я был один и опять проездом, точнее, возвратился из Океании, а через несколько дней должен был лететь в Рио-де-Жанейро, - я снова испытал потребность позвонить по телефону Клебер 83-85. Помню, что специально для этого я вошел в огромный отель на улице Риволи. Прежде чем дать номер телефонистке, долго ходил из конца в конец холла, обдумывая слова, которые скажу Риго. Я боялся, что онемею от страха. Но на этот раз никто не ответил.

Прошли годы, были путешествия, показы наших фильмов в "Пленеле" и в других залах. Ни Ингрид, ни Риго меня, в общем-то, не занимали. Когда я в последний раз предпринял попытку дозвониться Риго, был такой же летний вечер, как и сегодня: такая же жара и ощущение странности и одиночества, но гораздо слабее того, что я испытываю сейчас... Это было всего лишь ощущение остановившегося времени, которое переживает путешественник между двумя самолетами. Кавано и Ветцель должны были присоединиться ко мне через несколько дней, и мы втроем улетали в Рио. Тогда жизнь еще была полна бурных волнений и прекрасных планов.

Подходя к гостинице, я удивился, что фасад музея и фонтаны на площади освещены. Два туристских автобуса стояли в начале бульвара Сульт. Может, в связи с приближением 14 июля зоопарк будет открыт всю ночь? Что же привлекло туристов в этот квартал в девять часов вечера?

Я подумал, соберет ли Аннет на следующей неделе всех наших друзей, как мы делали это каждый год в день 14 июля на нашей большой террасе в Сите-Верон. Я был почти уверен в этом: из-за моего исчезновения она нуждается в обществе друзей. И Кавано, конечно же, поддержит ее в том, чтобы она не отказывалась от этой традиции.

Я шагал по бульвару Сульт, вдоль цепочки домов. Порой то на одном, то на другом фасаде появлялось солнечное пятно. Время от времени я замечал их и на тротуаре. Эти контрасты тени и света, когда заходит солнце, эта жара и этот пустынный бульвар... Касабланка. Да, я шел по одному из главных проспектов Касабланки. Стемнело. Из раскрытых окон до меня долетало буйство телевизоров. Это снова был Париж. Я вошел в телефонную будку и пролистал справочник в поисках фамилии Риго. Целая колонка Риго с разными именами. Но как звали моего - я не помнил.

И, однако же, у меня было ощущение, что Риго жив, что он где-то на окраине Парижа, в одном из отдаленных кварталов. Сколько мужчин и женщин, которых считают мертвыми или пропавшими, живут в этих кварталах на дальних границах Парижа... Я уже приметил таких людей, двоих или троих, у заставы Доре, с печатью прошлого на лице. Они бы могли многое рассказать, но будут хранить молчание до самого конца, и им совершенно наплевать, что мир забыл о них.