Первый удар. Книга 1. У водонапорной башни

Мальчик, широко раскрыв ручонки, бросился к матери.

— Подожди, не подходи ко мне, ты сухой, а я вся мокрая. Иди, иди обратно.

Когда обе женщины вошли в коридор, Полетта сказала упавшим голосом:

— Я сразу же, как дождь начался, помчалась домой. Боялась, как бы здесь чего-нибудь не случилось. И сейчас еле на ногах стою.

Увидев залитую водой кухню, Полетта зарыдала:

— Мари, Мари! Беда-то какая! Как же мы теперь жить будем? Ума не приложу!

— Ты бы раньше поглядела, тогда действительно страшно было, а сейчас-то мы уже убрались, — сказала Мари.

— Все разваливается! Ты посмотри на стены! А занавески-то, занавески на что похожи стали! И календарь весь размок, листки поотлетали. Сыро, как в пещере. Какие же мы несчастные, Мари! Хорошо еще, что вода под пол уходит.

— Уходит-то уходит. А куда? Вся ко мне стекает, пойди сама взгляни.

На кухне Мари в полу тоже была дыра, но в самой середине. Обычно ее прикрывали куском старого линолеума. Мари приподняла покрышку.

— Смотри-ка.

Под полом переливалась черная, как деготь, вода.

— Каждый раз, как дождь начинается, вся вода сюда сбегает. И потом, что ни делай, вонь стоит ужасная. Ты разве никогда не замечала? Никогда не говорила: у Мари в квартире дух нехороший? И верно, нехороший… Видишь, к нам отовсюду течет. В комнате я еле воду вычерпала, пришлось кровати передвигать… Пойди переоденься, Полетта, а то еще простудишься.

— Ну, я ухожу, — заявил старик Леон. — Я больше тебе не нужен, надеюсь?

— Послушай, Мари, — сказала Полетта, — какая же ты хорошая!

— Ну, что ты, что ты, Полетта… Ведь и ты бы для меня то же самое сделала…

— Знаешь что, Мари, у меня есть молоко, мне его в комитете выдали. Хочешь, я тебе дам половину, хоть чем-нибудь тебя отблагодарю.

— Спасибо, возьму с удовольствием, — ответила Мари, не заставив себя долго просить. Она взглянула на свою девочку, увидела ее выцветшие глазки и улыбнулась.

— А для меня у тебя ничего не найдется? — спросил Леон. — Может, табачок есть, хоть немножко? Я ведь не клянчу — я тоже заслужил, ты у Мари спроси.

— Нет, Леон, нету. Возможно, у Анри есть табак — не знаю, он коробку с собой носит. Вы сами его спросите. Как только получим пособие, я непременно поставлю вам стаканчик и молока тоже принесу…

Полетта ласково улыбнулась старику, а тот в смущении поскреб пальцем седые усы.

— Ну, тогда до свидания, — сказал он. — Спасибо и на этом. Пойду, а то моя старуха лежит себе и, поди, воображает, что я где-нибудь с молодыми разыгрался, дурья голова!

В здешних краях мужчины добавляют к каждой фразе слова «дурья голова», как другие то и дело повторяют: «конечно» или «так сказать», «понимаешь».

После ухода старика Полетта пошла к себе в комнату, которая — о, чудо! — уцелела от потопа, и начала переодеваться. Первым делом она вытерла плечи тряпкой, но тряпка, сразу же намокнув, только скользила, не впитывая воду.

— Знаешь, Мари, дождь-то прямо ледяной был! Завтра, наверно, снег пойдет!

Полетта слышала, как за тонкой перегородкой возилась соседка, очевидно снова взялась за уборку.

— А топить у тебя есть чем? — крикнула Мари.

Полетта не ответила на вопрос. Она набросила на голые плечи старенькую шаль и вбежала в соседнюю комнату.

— Послушай-ка, Мари, ты ничего не знаешь, нет? Тетушка Фабиенна — ну, та, которая одна жила, в равелине около старых укреплений… — так вот, мне говорили, что сегодня утром ее нашли мертвой. Умерла от холода. Ты ничего не слыхала? У нее буквально крошки хлеба не было. Только и осталось, что кровать, шкаф да печурка. Ну так вот, она отрывала от шкафа по дощечке и шерсть из тюфяка вытаскивала. Так и отапливалась. Как люди живут, Мари! Когда же это кончится? Когда станет полегче? Хоть бы сегодня в порту работа была!..

Полетта снова заплакала, и Мари неловко обняла ее. Пуль это смешно — но она не удержалась и поцеловала Полетту в мокрые волосы. Полетта ведь совсем молоденькая, еще не свыклась с нищетой.

— Хочешь, я тебе кофе разогрею? — спросила Мари. — У меня вчерашнее осталось.

— Если тебя не затруднит, то пожалуйста, — ответила Полетта. — Пойду надену что-нибудь потеплее. Сидите у огня, дети. Ты-то хоть не замерз, сынок?

— Мама, у тебя нет коробочки? Только чтобы не дырявая, нам надо в кораблики играть!

В кухне все пришло в порядок. Только иногда с потолка срывалась запоздалая капля. Но между досками пола неслышно текла вода. Полетта вздрогнула.

Если ночью ударит мороз, их домишко затрещит по всем швам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дежурства дедушки Леона

Неподвижно, как труп, лежа в постели, уставив в потолок потухшие глаза, старуха Мели плакала без слез; она не оглянулась даже, когда вдруг отворилась дверь и на пороге появился Леон; руки он скрестил на груди и засунул подмышки пальцы, чтобы отогреть их.

— Так и лежу одна целыми сутками!

Леон оборвал жену:

— Выходит, по-твоему, я должен торчать при тебе, когда воды по колено натекло. Надо мне было отвести воду или нет?

— Да ведь ты опять на целый день пропал!

— Должен был я людям помочь или нет? Когда Полетта приносит тебе чашку молока, ты, небось, не отказываешься, а? У нее в доме потоп.

Старуха замолчала. Леон подошел к ней.

— Ну, ну, не плачь, глупая. Если бы я с утра до вечера при тебе сидел, на что бы мы с тобой жили, а?

Он провел рукой по лбу Мели, потом по ее седым волосам, пересохшим и ломким, как листья табака.

— Ну, успокоилась?

— Пойми ты меня, целые дни я все одна и одна, лежу недвижимая. Вот в голову всякие мысли и лезут.

— Да я понимаю. Но ведь надо что-то делать. Не умирать же с голоду, сидя здесь. Знаешь, Мели, откровенно говоря, мне здесь еще холоднее, чем на улице, здесь уж очень сыро. Ты в постели лежишь, тебе даже тепло. А я без дела торчу, ну, холод до костей и пробирает, прямо кровь в жилах стынет. А на улице я хоть двигаюсь, чувствую, что живу все-таки… Надо будет протопить здесь да переменить тебе белье, а то ты грязная. Пойду попрошу у Жежена ведро угля, ладно?

Леон привычным жестом засунул обе руки под одеяло, рваное одеяло, тяжелое и влажное от сырости.

— А ну-ка, посмотри сама, как нынче тепло, а?

Под одеялом он нащупал плечо Мели и засунул свои иззябшие пальцы между ее неподвижной рукой и костлявым, высохшим боком. От постели подымался тяжелый запах старческого, давно не мытого тела; тяжелый, но теплый дух. Леон, низко склонившись над постелью, почти встав на колени, прижался щекой ко лбу жены.

— Да ты горячая какая! Уж не жар ли у тебя?

— А ты, Леон, весь мокрый! Смотри только не заболей.

— Я пойду к Жежену, попрошу немного угля, у него, наверно, есть. Я бы тоже охотно полежал, погрелся бы, да нельзя же все дни валяться в постели, я ведь не болен.

— Все-таки полежи немножко. Тебе легче будет, отойдешь. Ты не раздевайся, только пиджак сними.

Леон не устоял перед соблазнительной теплотой рваного одеяла и старого тюфяка. Он снял пиджак и повесил на спинку кровати. Сначала хотел было швырнуть его на стол, да вовремя удержался. Стол теперь такой трухлявый, что ткни в него во время дождя пальцем — и выступит вода. Весь словно обомшел, нажмешь на доску и боишься, как бы червяк не вылез. Мели отодвинулась к стене — пусть Леон отдохнет, как раз в середине тюфяка образовалась теплая мягкая ямка. Старуха целыми днями пластом лежит в постели, ну и продавила тюфяк: кости тоже что-нибудь да весят… Леон скатился в ямочку, вытянулся во весь рост рядом с женой и так же, как она, стал молча глядеть в потолок, потом тяжело вздохнул:

— Все-таки это не жизнь!

И вдруг, даже не поворачиваясь к Мели, не отрывая задумчивого взгляда от серого потолка, сказал:

— Фабиенна убралась… нынче ночью.

— Значит, теперь мой черед. Я ведь последняя из нашей компании осталась.

— Какая такая компания?

— Забыл разве? Ну, из нашей… Фабиенна, Жюли, я и потом еще Фредерика. Нас неразлучными звали.