По найму

Армия была его единственной и большой любовью, но в конце концов он и в ней разочаровался, решив (и не без оснований), что она его обманула. Как это нередко бывает у влюбленных, ссора оказалась нешуточной. «Патриотизм не окупается», — изрек он тогда, не подозревая, впрочем, до чего тяжело будет переживать этот разрыв: день демобилизации стал днем горечи и пустоты. Оказавшись без работы и без связей, он перепробовал множество разных занятий, но ни одно из них его не удовлетворило. Ему казалось, все дело в том, что он стал меньше зарабатывать, но он заблуждался: с армейским жалованьем (надо сказать, весьма скромным — те же деньги он теперь зарабатывал играючи) из его жизни ушло нечто труднообъяснимое, но очень важное, позволяющее переносить холод и равнодушие окружающего мира.

Потом он поступил в пожарники. Но и там ему не понравилось. В отличие от армии пожарная служба не стала для него родным домом. Он понимал, что, демобилизовавшись, ему придется начинать все сначала. Он был готов приступить к восхождению по ступеням пожарной лестницы, но, как оказалось, только в буквальном смысле. Он так и не смог привыкнуть к тамошним порядкам. Пожарная дисциплина — «а ну-ка, мальчики, давайте встряхнемся и почистим наши медяшки!» — казалась ему пародией, дурным фарсом, а обычай по сигналу тревоги съезжать по шесту из дежурной комнаты к машине — самым настоящим ребячеством. Он был готов сражаться, но с людьми, а не с огнем, огонь казался ему чересчур абстрактным противником, другие же обязанности пожарников — например, снимать с деревьев до смерти перепуганных кошек или разнимать подравшихся лебедей в парке, — воспринимались им как пустая трата времени.

Чтобы чем-то заполнить часы досуга, а заодно и пополнить свой бюджет, он стал иногда подрабатывать в фирме по найму автомобилей. В поездках он завел ряд полезных знакомств. Клиенты сразу же запоминали его и, заказывая машину в следующий раз, просили прислать именно его — он быстро приобретал популярность, что совершенно не радовало штатных водителей фирмы. Как-то раз один из его пассажиров спросил: «А почему бы вам не основать собственную фирму? Я мог бы вас порекомендовать своим знакомым». Обещания своего, как потом оказалось, он не сдержал, но его слова стали той последней каплей, что склонила чашу весов, побудив водителя решиться на шаг, о котором он уже давно подумывал.

Он купил автомобиль в рассрочку и ухаживал за ним с той же тщательностью, что и за собственной наружностью. Он не щадил себя и, по собственному выражению, «вкалывал двадцать пять часов в сутки». Из-за бессонных ночей страшно хотелось спать днем, и порой ему стоило больших усилий не заснуть за рулем. Он осунулся и пожелтел; два костюма, верой и правдой служившие ему десятый год, обвисли, словно были с чужого плеча. Несмотря на свое крепкое телосложение, он выглядел законченным язвенником. Как он ни старался, он еле-еле сводил концы с концами: за пять месяцев он так ничего и не заработал, а пособие, что получил как фронтовик, истратил на машину. Еще целых три года предстояло ему ежемесячно выплачивать бешеные деньги, чтобы полностью выкупить автомобиль, который, наездив к тому времени сто тысяч миль, уже не будет стоить ровным счетом ничего.

С коллегами он так и не подружился, да особенно и не пытался — он думал о них с холодком отчуждения, ему хотелось не общаться, а делать дело. Никто и никогда, размышлял он, и пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь, особенно женщины. Не то чтобы он враждовал со всеми подряд: такого он просто не мог себе позволить, но он постоянно был готов к отпору — или к атаке. Вечный скиталец, одинокий волк, он был Улиссом, но без верной Пенелопы.

Прожив на белом свете тридцать пять лет, он сохранил одно-единственное желание — работать, работать и еще раз работать. К себе он относился не как к живому человеку, а как в фирме «Ледбиттер и К°. Прокат и найм автомобилей на все случаи жизни». Он уже не помнил, когда к нему в последний раз обращались по имени, да и сам, пожалуй, не сразу мог бы его назвать.

ГЛАВА 2

После автомобиля второе по важности место в жизни водителя занимал телефон — это был самый близкий друг водителя. Из всего многообразия шумов и звуков, издаваемых одушевленными и неодушевленными предметами, ничто не радовало его так, как трель телефонного звонка. Коротая время в своей спальне-гостиной (жил он в меблированных комнатах), он ждал, не зазвонит ли телефон, бывало, что он просыпался ночью и прислушивался — не раздастся ли звонок. Как бы он ни уставал (а, случалось, приходя домой, он не чуял под собой ног), его лицо светлело, а в голосе появлялись теплые нотки, когда, снимая трубку, он называл свой номер. Даже если звонок будил его ночью или днем (иногда между заказами ему удавалось немного прикорнуть), он не только не злился, но приветствовал голос в трубке улыбкой, которую далеко не каждому абоненту доводилось видеть при непосредственном общении с водителем. Если голос был знакомый, он радовался, если нет — ликовал: это означало, что появился новый клиент.

Однажды утром, когда он брился (ритуал, которому он следовал неукоснительно, порой два раза на дню, ибо поставил себе за правило быть выбритым лучше всех: это было частью его защитной тактики, и к тому же неизменно производило благоприятное впечатление на клиентов), раздался звонок. Пожалуй, только во время бритья он не радовался телефону: в такие минуты он полностью расслаблялся, наслаждаясь общением с той частью себя, которую ценил превыше всего: со своей наружностью. Подобно Нарциссу, он любовно вглядывался в свое отражение, ему нравилось смотреть, как напрягаются мышцы на руке, когда он с легким нажимом проводил бритвой по щеке, и с удовольствием отмечал, что, несмотря на годы сидячей жизни, он по-прежнему в неплохой форме. Если его прерывали, приходилось начинать все сначала, удовольствие пропадало, да и жаль было впустую потраченного времени. Поэтому в его голосе зазвучала непривычная сдержанность, когда, сняв трубку, он назвал свой номер: Хоупвелл — 4126.

— Говорит дворецкий леди Франклин, — услышал он. — Ее милость хотела бы знать, не могли бы вы отвезти ее милость в Кентербери в четверг десятого февраля. Ее милость собирается выехать в половине одиннадцатого утра, с тем чтобы вернуться к чаю.

«Господи, сколько ее милостей!» — фыркнул про себя Ледбиттер. Он взглянул на расписание поездок в большой с затейливым орнаментом серебряной рамке рядом с телефоном. Когда-то там помещалась фотография женщины, с которой у него был роман, и эта рамка оставалась единственным напоминанием о былых увлечениях.

— Да, в четверг я свободен. Где мне ее подобрать?

— Подобрать ее милость?! — Дворецкий, похоже, был близок к обмороку. — Вам придется заехать за ней по адресу Саут-Холкин-стрит, дом тридцать девять.

— Ладно, — сказал водитель, записывая адрес в блокнот. Это было излишней предосторожностью, поскольку он обладал отменной памятью на имена, адреса, даты и пункты назначения и редко переспрашивал.

— Надеюсь, вы приедете вовремя? Вы, шоферы, вообще-то вечно опаздываете, — продолжал дворецкий. — И немудрено: слишком много заказов набираете, где уж всюду поспеть... Очень вас прошу: не опаздывайте.

— Боже упаси! — буркнул Ледбиттер и положил трубку. Ну погоди, я еще до тебя доберусь, мысленно пообещал он дворецкому. Ему понадобилось несколько минут вглядываться в свое отражение в зеркале, чтобы прийти в себя от такого чудовищного оскорбления.

В назначенный день, ровно в половине одиннадцатого (но ни минутой раньше — с какой стати, все равно за это не заплатят), Ледбиттер подкатил к подъезду дома леди Франклин. Дом был шикарный, он сразу это понял по сверкающей парадной двери, по цвету стен, качеству кладки и по той неуловимой атмосфере общего благополучия, что излучали предметы домашней обстановки, смутно видневшиеся за тюлевыми шторами. У Ледбиттера был наметанный глаз, и он редко ошибался. Но он провел за рулем чуть не всю ночь, а с утра пораньше сделал еще один выезд, и потому, не успев набраться новых впечатлений, уснул крепким сном. Когда десять минут спустя дворецкий распахнул парадную дверь перед леди Франклин, первое, что бросилось им в глаза, был водитель, уронивший голову на руль и в сползшей фуражке.