По направлению к Свану

раз здоровалась с ней; она спрашивала Жильберту, «как поживает ее милая мама»; и мне казалось, что, будь я с нею знаком, Жильберта смотрела бы на меня совсем по-другому, раз я знаю друзей ее родителей. Внуки этой дамы резвились поблизости, а дама неизменно читала «Деба"{[204]}, которые она называла «мои старенькие „Деба»; как истинная аристократка, она говорила о полицейском и о женщине, взимавшей плату за стулья: „Мой старый друг полицейский» и „Мы с хозяйкой стульев старинные подруги».

Франсуазе было холодно стоять на одном месте, и мы пошли в сторону моста Согласия посмотреть на замерзшую Сену, — к ней все, даже дети, подходили теперь безбоязненно, как к выброшенному на берег, беззащитному киту, громадную тушу которого сейчас будут разрубать. Оттуда мы опять пошли на Елисейские поля; я изнывал между неподвижными каруселями и стянутой черною сетью аллей, где снег был убран, белой лужайкой с возвышавшейся над нею статуей, которой вложили в руку сосульку словно для того, чтобы сделать более понятным ее жест. Наконец и пожилая дама, свернув «Деба», спросила у проходившей мимо няни, который час, и, сказав: «Очень вам благодарна!» — попросила сторожа позвать внуков, потому что она замерзла. «Будьте так любезны! Мне очень неловко вас беспокоить!» Внезапно сотрясся воздух: между кукольным театром и цирком, на фоне похорошевшей дали, на фоне приоткрывшегося неба я увидел чудесное знамение — голубое перо гувернантки. И уже со всех ног мчалась ко мне Жильберта в меховом капоре, сияющая, разрумянившаяся, особенно оживленная оттого что на улице было свежо, оттого что она пришла поздно и ей хотелось играть; немного не добежав до меня, она раскатилась на льду и, то ли чтобы не потерять равновесия, то ли потому, что это казалось ей особенно грациозным, то ли изображая из себя конькобежца, с улыбкой раскинула руки, как бы намереваясь заключить меня в объятия. «Молодчина! Молодчина! Вот это я понимаю! Если б я не была пережитком, женщиной старого закала, я бы выразилась, как это у вас теперь принято: „Шикарно! Здорово!» — воскликнула пожилая дама, от имени безмолвных Елисейских полей выражая одобрение Жильберте за то, что она не убоялась плохой погоды. — Вы, как и я, несмотря ни на что, остаетесь верны нашим стареньким Елисейским полям; нас с вами не запугаешь. Если б вы знали, как я их люблю, даже теперь! Может быть, это вам покажется смешным, но снег мне напоминает мех горностая!» И тут пожилой даме самой стало смешно.

Первый из таких дней, грустный, как день разлуки, обличьем своим сходный даже с днем отъезда, потому что снег — символ тех сил, что могли лишить меня свидания с Жильбертой, — менял вид нашего единственного, обычного места свиданий и старался помешать нам воспользоваться этим местом, теперь совершенно преобразившимся под чехлом, — первый из таких дней тем не менее способствовал развитию моего чувства к Жильберте: он явился как бы первым огорчением, которое испытали мы оба. Из всей нашей стайки нас было только двое, и то, что мы оказались с