Мелкий снег (Снежный пейзаж)

Г-жа Ниу, всегда разговаривавшая с Сатико на осакском диалекте, видимо, в угоду г-же Сагара сегодня изъяснялась исключительно по-токийски, и потому обычной непринуждённой беседы с ней не получалось. Разумеется, не было ничего удивительного в том, что, уроженка Осаки, г-жа Ниу свободно говорит на столичном диалекте, — она училась и долгое время потом жила в Токио. И всё же за многие годы их дружбы Сатико никогда не видела её такой. Куда подевалось обычное простодушие г-жи Ниу! Как она закатывала глаза, как кривила губы, каким вычурным жестом подносила сигарету ко рту! Возможно, всё эти ужимки были всего лишь необходимым дополнением к её токийскому говору, но г-жа Ниу сразу же упала в глазах Сатико.

В другое время Сатико скорее вытерпела бы любые неудобства, чем показала своё неудовольствие, но сегодня у неё не было сил выносить болтовню посетительниц, она чувствовала себя утомлённой, разбитой, и это не могло укрыться от их внимания.

— Госпожа Ниу, мне кажется, нам пора откланяться, — наконец догадалась г-жа Симодзума и поднялась.

Сатико не сделала попытки удержать посетительниц.

21

Болезнь Сатико была не особенно тяжёлой, но тянулась довольно долго. Уже наступил сезон дождей, когда она стала наконец выздоравливать.

Как-то днём в эту пору позвонила Цуруко — справиться о её самочувствии и заодно сообщить ошеломляющую новость: Тацуо назначили директором токийского филиала банка и в скором времени им предстоит переезд в Токио.

— Подумать только! Когда же вы едете?

— Тацуо должен приступить к своим обязанностям уже со следующего месяца. Пока что он едет один, а мы присоединимся к нему позже — когда он наймёт дом. Но так или иначе, до конца августа, мы переедем, ведь детям нужно в школу…

Даже по телефону Сатико уловила, волнение в голосе сестры.

— Давно ли встал вопрос о переводе?

— Для нас это полная неожиданность. Тацуо и сам до последнего дня ничего не знал.

— У вас так мало времени… Как вы поступите с домом?

— Об этом мы ещё даже не думали. Разве нам могло когда-нибудь прийти в голову, что придётся переезжать в Токио?

Когда звонила Цуруко, разговор всегда затягивался надолго. Уже, казалось бы, собравшись повесить трубку, она вдруг начинала всё сначала. Битых полчаса она плакалась по поводу того, как трудно покидать город, где она безвыездно прожила тридцать шесть лет. И родственники, и сослуживцы мужа, говорила Цуруко, наперебой поздравляют их, и никто не желает понять, каково у неё на сердце.

Стоит ей заикнуться о своих переживаниях, как всё тотчас поднимают её на смех: нельзя, мол, быть такой старомодной! Она и сама пытается убедить себя, что едет не куда-то в неведомую страну и не в глухую провинцию. Ей предстоит жить в столице, там, где находится резиденция самого императора. Чего же тут, казалось бы, расстраиваться? Но при одной мысли о том, что придётся распрощаться с Осакой, где прошла вся её жизнь, ей становится горько, хоть плачь. А всё над ней смеются, даже, дети.

Слушая сестру, Сатико и сама мысленно посмеивалась над ней, и всё же чувства Цуруко были ей понятны.

После смерти матери именно на плечи Цуруко легли заботы об отце и младших сёстрах когда же отца не стало, а сёстры выросли, у неё уже была своя семья, дети, и она вместе с мужем билась над тем, чтобы поправить пошатнувшееся положение семьи. Из всех сестёр на её долю выпало больше всего испытаний, но, воспитанная в стародавних традициях, она и по сей день сохраняла черты выросшей взаперти барышни.

По нынешним временам трудно представить себе сравнительно состоятельную жительницу Осаки, которая, дожив до тридцати шести лет, ни разу не побывала бы в Токио. Спору нет, осакские женщины разъезжают куда меньше, чем, скажем, столичные жительницы, поэтому и Сатико, и её младшим сёстрам редко доводилось путешествовать дальше Киото. И всё же каждая из них раз, а то и два побывала в Токио — хотя бы со школьной экскурсией. [43] У Цуруко же, смолоду обременённой заботами о доме, не было времени для таких поездок. К тому же она искренне верила, что ни один город на свете не может сравниться с Осакой. Лучшим актёром Кабуки она считала осакскую звезду Гандзиро, а самыми изысканными ресторанами — «Харихан» и «Цурую». Не имея ни малейшего желания посещать незнакомые места, она охотно уступала эту возможность сёстрам, сама же с удовольствием оставалась дома.

Дом Цуруко на улице Уэхоммати был типично осакским домом старинной постройки. Уже из ворот в высокой ограде можно было увидеть его обитый деревянной решёткой фасад. Из прихожей через весь дом тянулся коридор, ведущий на задний двор. В комнатах даже днём царил полумрак, и лишь лучи предзакатного солнца, проникавшего из палисадника, тускло поблёскивали на отполированных временем столбах. Сатико не могла бы с уверенностью сказать, когда был построен этот дом. Возможно, ещё при её деде или даже прадеде.

В прежние времена здесь, надо думать, жили на покое удалившиеся от дел старики Макиока либо младшие дети, обзаведшиеся семьями. Незадолго до смерти отец перебрался сюда из Сэмбы — в купеческой среде стало считаться дурным тоном жить в том же доме, где находится магазин. Таким образом, Сатико с младшими сёстрами прожила в осакском доме не так уж долго, но ещё детьми им случалось несколько раз гостить здесь у родственников, и к тому же именно здесь умер их отец. Неудивительно, что с этим домом у всех сестёр были связаны совершенно особые воспоминания. Сатико подозревала, что любовь Цуруко к Осаке тоже во многом объясняется именно этим, и, хотя сентиментальность сестры казалась ей смешной, при известии о предстоящем отъезде Цуруко из Осаки у неё защемило сердце.

Бывало, в разговорах Сатико с младшими сёстрами то и дело слышалось: «До чего же мрачный и неуютный дом!», «Я там не могу выдержать и трёх дней!», «И как только Цуруко живёт в этом склепе!». Но теперь, после телефонного разговора, Сатико поняла: лишиться этого дома навсегда всё равно, что лишиться собственных корней.

То, о чем сообщила Цуруко, назревало уже давно. После того как Тацуо принял решение продать унаследованный от тестя магазин в Сэмбе и вернулся на службу в свой банк, его в любой момент могли перевести в другой город. Цуруко прекрасно понимала, что когда-нибудь ей придётся уехать из Осаки, но ни она сама, ни её сёстры не задумывались об этом всерьёз.

Впрочем, лет восемь или девять назад встал вопрос о переводе Тацуо в Фукуоку. Сославшись на семейные обстоятельства, он попросил оставить его на прежнем месте, пусть даже с тем же жалованьем, и руководство банка пошло ему навстречу.

С тех пор с Тацуо больше не заговаривали о переводе — в банке, видимо, считались с его положением главы одной из старейших осакских семей, — и, хотя никто не давал гарантий, что так будет вечно, Цуруко уверовала в то, что сможет до конца своих дней прожить в Осаке. Неудивительно, что известие о новом назначении Тацуо поразило её, как гром среди ясного неба. Между тем в руководстве банка произошли перемены, да и сам Тацуо с некоторых пор был уже не прочь получить повышение по службе, даже если ради этого ему пришлось бы покинуть Осаку.

Многие его коллеги далеко продвинулись по служебной лестнице, лишь он один уже много лет сидел на одном месте: неудачник, да и только! К тому же за эти годы семья Тацуо увеличилась и соответственно возросли расходы, а из-за инфляции рассчитывать на капитал, оставленный тестем, становилось всё труднее.

Едва положив трубку, Сатико решила тотчас же отправиться в Осаку — ей хотелось утешить сестру и заодно, быть может, в последний раз взглянуть на дом, но неотложные дела помешали ей осуществить это намерение. Дня через три Цуруко позвонила снова.

Неизвестно, когда им удастся снова вернуться в Осаку, сказала она, но пока что они решили сохранить дом за собой, сдав его Отояну за небольшую плату. До августа остаются считанные дни, продолжала Цуруко, пора позаботиться об отправке вещей. Она с утра до вечера не выходит из кладовой, но до сих пор не представляет себе, как подступиться к грудам сваленного там добра, к которому она не прикасалась со смерти отца. Многое из вещей придётся оставить. Не захочет ли Сатико взять что-нибудь себе? Одним словом, она должна приехать и посмотреть сама.