Моё дерево Апельсина-лима (ЛП)

— Ты хочешь пойти?

— Хотеть то хочу,… но мне нельзя входить в кинотеатр «Бангу».

Я напомнил ему, почему не могу. Он рассмеялся.

— Эта головенка, разве не выдумала это?

— Клянусь тебе, Португа. Однако, думаю, что если какой-нибудь взрослый будет со мной, то никто мне ничего не скажет.

— А если этим человеком буду я…. Ты же этого хочешь?

Мое лицо осветилось от счастья.

— Но мне надо работать, сын.

— В это время никогда не работают. Вместо того, чтобы разговаривать или спать в машине, посмотри Тарзана, борющегося с леопардом, кайманом и гориллами. Знаешь, кто там играет? Френк Мэрилл.

Однако он все еще был в нерешительности.

— Ты чертик. Любого можешь обхитрить.

— Да это всего два часа. Ты итак уже богатый, Португа.

— Ладно, пошли. Но пойдем пешком. Я оставлю машину на стоянке.

И мы пошли. На кассе, служащая сказала, что имеет точный приказ не пускать меня в течение года.

— Я отвечаю за него. То было раньше, теперь он очень благоразумный.

Служащая посмотрела на меня, и я ей улыбнулся. Взял билет, поцеловал кончики пальцев и подул на нее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мангаратиба

Когда донья Сесилия Пайм спросила, кто желает выйти к доске и написать предложение, но придуманное самим учеником, то никто не отважился. Я подумал и поднял палец.

— Хочешь идти, Зезé?

Выйдя из-за парты, я направился к черному квадрату, слушая с гордостью, как она говорила:

— Видели? А ведь он самый маленький в классе.

Я еле доставал до середины доски. Взял мел и старательно вывел буквами.

«Осталось немного дней до прихода каникул». Я посмотрел на нее, нет ли какой ошибки. Она улыбалась довольная, а на столе стояла пустая ваза для цветов. Пустая, но с воображаемой розой, как она говорила. Наверное, потому, что Сесилия Пайм не была красивой, ей очень редко дарили цветы.

Я вернулся на свое место, довольный своим предложением. Довольный, потому что когда наступят каникулы, я проедусь на ослике с Португой.

Затем появились другие желающие написать предложение. Но героем уже был я.

Кто-то попросил разрешение войти в класс. Опоздавший. Это был Жеронимо. Он вошел встревоженный и сел на место позади меня. С шумом положил книги и что-то сказал соседу. Я не обратил большого внимания. Ведь я хотел много учиться, чтобы стать ученым. Но одно слово из разговора шепотом привлекло мое внимание. Говорили о Мангаратибе.

— Столкнулся с машиной?

— Большая машина. Такая красивая, Мануэлья Валадареса.

Я повернулся, ошеломленный.

— Что ты сказал?

— Сказал, что Мангаратиба столкнулась с машиной Португальца на переезде на улице Чита. Поэтому я опоздал. Паровоз раскромсал автомобиль. Там была куча народа. Даже пожарную команду из Реаленго вызвали.

Я покрылся холодным потом, в глазах у меня потемнело.

Жеронимо продолжал отвечать на вопросы соседа.

— Не знаю, умер ли он. Никому из детей не позволяли подходить.

Я не почувствовал, как встал. Меня охватили рвотные позывы, а все тело было мокрое от холодного пота. Встал из-за парты и направился к выходу. Даже не обратил внимания, на лицо доньи Сесилии Пайм, которая шла мне навстречу, наверное, напуганная моей бледностью.

— Что случилось, Зезé?

Но я не мог ответить ей. Мои глаза стали наполняться слезами. Меня охватило огромное исступление, и я побежал, не думая о кабинете директора, продолжал бежать. Я выбежал на улицу и забыл о шоссе Рио-Сан Пабло, и обо всем. Единственным желанием было бежать, бежать и добежать туда. Мое сердце болело сильнее, чем желудок, я пробежал всю улицу Каситас без остановки. Дошел до кондитерской и провел взглядом по автомобилям, проверить, не ошибся ли Жеронимо. Но нашей машины там не было. Я застонал и снова бросился бежать. Но меня схватили сильные руки дона Ладислао.

— Ты куда идешь, Зезé?

Слезы омочили мое лицо.

— Иду туда.

— Ты не должен идти.

Я выкручивался, как сумасшедший, но не смог освободиться от его рук.

— Успокойся, сынок. Я не отпущу тебя туда.

— Значить Мангаратиба убил его…

— Нет. Скорая помощь уже приехала. Только машину сильно разбило.

— Вы меня обманываете, дон Ладислао.

— Зачем мне тебя обманывать? Разве я тебе не сказал, что поезд наехал на автомобиль? Так вот, когда его можно будет посещать в больнице, то я возьму тебя, обещаю. А сейчас пойдем, выпьем прохладительного.

Он вытащил платок и вытер мне пот.

— Меня немного тошнит.

Я оперся об стену, и он помог мне, держа за голову.

— Тебе лучше, Зезе?

Я мотнул головой, что да.

— Я отведу тебя домой, хочешь?

Я помотал головой, что нет, и пошел медленно, в полном замешательстве. Я знал всю правду.

Мангаратиба никого не прощает. Это был самый сильный поезд из всех. Меня вырвало еще два раза, и видел, что это уже никого не беспокоит. Что уже никого нет в моей жизни. Я не вернулся в школу, шел, куда направляло меня сердце. Время от времени, я всхлипывал и вытирал лицо рубашкой от школьной формы. Никогда больше, я не увижу своего Португу. Никогда больше, он ушел. Я шел и шел. Остановился на шоссе, где он разрешил называть себя Португой и усадил меня на свою машину, чтобы я сделал «летучую мышь». Я сел на ствол дерева и весь сжался, поддерживая лицо коленями. Меня охватила такая сильная тревога, что я даже не ожидал.

— Ты очень плохой, Мальчик Иисус. Я думал, что на этот раз родиться Бог, а ты мне такое делаешь! Почему ты меня не любишь, как других детей? Я вел себя хорошо. Больше не дрался, учил свои уроки, перестал говорить непристойности. Даже «задница» не говорил. Почему ты это сделал со мной, Мальчик Иисус? Скоро срубят мое дерево апельсина-лима, так я даже не рассердился. Только поплакал немного… А теперь… А теперь…

Новый поток слез.

— Я опять хочу своего Португу, Мальчик Иисус. Ты должен мне его вернуть…

Голос мягкий и сладкий обратился к моему сердцу. Наверное, это дружеский голос дерева, на котором я сидел.

— Не плачь, мальчуган. Он ушел на небо.

Когда уже завечерело, я был обессиленный, даже не мог вырвать или плакать, сидел у порога дома доньи Елены Вилья-Боас, где нашел меня Тотока.

Он говорил со мной, но я только мог стонать.

— Что с тобой, Зезé. Скажи мне, что случилось. Но я только тихо стонал. Тотока положил руку на мой лоб.

— Ты горишь от жара. Что случилось, Зезé? Идем со мной, пошли домой. Я помогу тебе идти потихоньку. Я нашел силы сказать ему между стонами:

— Оставь меня, Тотока. Я больше не пойду в этот дом.

— Да, ты пойдешь. Это наш дом.

— У меня там ничего нет. Все закончилось.

Он попытался помочь мне подняться, но увидел, что у меня не хватает сил. Я обхватил руками его шею, и он понес меня на руках. Вошел в дом и положил меня на кровать.

— Жандира! Глория! Где все? Он нашел Жандиру беседующей в доме Алайде.

— Жандира, Зезé очень болен. Она пришла ворча.

— Наверное, опять ломает комедию. Пара хороших шлепков…

Однако Тотока, вошел в комнату.

— Нет, Жандира. На этот раз он очень болен и умирает…

В течение трех дней и ночей я был без сознания. Меня пожирала лихорадка, а при попытке дать мне поесть или выпить наступала рвота. Я таял и таял. Часами, я лежал без движения, уставившись на стену.

Я слышал, что говорили вокруг меня. Я все понимал, но не хотел отвечать. Не хотел говорить. Думал только о том, чтобы пойти на небо.

Глория перешла жить в мою комнату и проводила ночи рядом со мной. Она даже не позволяла гасить свет. Все стали проявлять доброту. Даже Диньдинья провела несколько ночей с нами.

Тотока сидел целыми часами с выпученными глазами и иногда говорил мне:

— Это было вранье, Зезé. Можешь мне верить. Было свинство. Они не будут расширять улицы ни за что…

Дом погрузился в тишину, словно смерть была уже в двух шагах. Никто не шумел. Все говорили тихим голосом. Мама, почти каждую ночь находилась рядом со мной. Но я не мог забыть его. Его хохот. Его отличающееся произношение. Даже звуки сверчков, там снаружи, копировали скрип бритвы по его бороде — трак, трак, трак. Я не мог прекратить думать о нем. Теперь я понял, что такое боль. Боль не от того, что получаешь удары вплоть до потери сознания. Не от того, что порезал ногу куском стекла и даже не от наложения швов в аптеке. Боль, это то, что наполняет сердце, тем, от чего люди должны умереть, не имея возможности раскрыть свою тайну. Боль это то, что отдается слабостью в руках, в голове и даже попытке повернуть голову на подушке.