Моё дерево Апельсина-лима (ЛП)

— Ни с кем.

— Но тогда ты значить не был ребенком?

— Да. Однако не все дети имеют такое счастье, какое имеешь ты, понимать деревья. Кроме того не всем деревьям нравиться разговаривать.

Он искренне рассмеялся и продолжил:

— Речь идет не о деревьях, а о виноградной лозе, и прежде чем ты меня спросишь, что это, я объясняю тебе: виноградная лоза — это дерево винограда. На нем рождается виноград. Это толстые лианы. Как красиво бывает, когда наступает сезон сбора винограда (он мне объяснил, как это бывает) и вино, которое делают в давильне (новое объяснение)!..

По мере того, как что-то происходило, он умел это объяснять с большим знанием. Так же хорошо, как дядя Эдмундо.

— Расскажи еще.

— Тебе нравиться?

— Сильно. Если бы я мог разговаривать с тобой восемьсот пятьдесят две тысячи километров без остановки!

— А бензин для такой поездки?

— Это бы шло за счет ежедневных расходов.

Тогда он рассказал про мелинис [37], который превращается зимой в сено и производство сыра. Говорят «сыр», а не «сир», он сильно менял музыку [38] слов, но мне думается, что это придавало им большую музыкальность.

Он перестал рассказывать и глубоко вздохнул…

— Мне хотелось бы быстрее возвратиться туда. Возможно, для того, чтобы ждать спокойно свою старость, в мирном и очаровательном месте. Фольядела, рядышком с Королевской горой, в моем прекрасном Загорье.

Только сейчас я понял, что Португа старше моего отца, несмотря на это, его толстое лицо, имело меньше морщин и всегда блестело. Что-то странное пробежало во мне.

— Ты серьезно говоришь? Тогда он понял мое смятение.

— Глупыш, это произойдет не скоро. Может никогда не произойдет в моей жизни.

— А, я? Мне будет нелегко, если ты уедешь, как хотел.

Мои глаза предательски наполнились слезами.

— Но ты должен позволить людям иногда мечтать.

— Дело в том, что ты не пускаешь меня в свои мечты.

Он улыбнулся, очаровательно.

— Во все мои мечты, Португа, я включаю тебя. Когда я выезжаю на зеленные равнины с Томом Миксом и Фредом Томпсоном, я нанимаю дилижанс, чтобы ты путешествовал в нем и не очень уставал. Ты бываешь во всех уголках, где бываю я. Иногда, в классе, я смотрю на дверь и думаю, что ты сейчас войдешь и поприветствуешь меня рукой…

— Боже святый! Никогда не видел такой маленькой души, так жаждущей любви, как ты. Но тебе не стоит так привязываться ко мне, понимаешь?

И все это, я рассказывал Мизинцу. Мизинец, не был расположен к разговору, в отличие от меня.

— Но, правда, в том, Ксурурука, что после того, как он появился в моей жизни, мой отец изменился. Чтобы я не сделал, он считает, что это хорошо. Но считает, это в другом смысле. Не так, как другие, которые говорят: «Этот малый далеко пойдет». Очень далеко, но из Бангу он никогда не выйдет!

Я посмотрел на Мизинца с любовью. Теперь, когда я открыл, что такое любовь, я относился так ко всему, что мне нравилось.

— Смотри, Мизинец, я хочу иметь двенадцать сыновей и других двенадцать. Понимаешь? Первые будут все мальчики и никогда не будут получать побоев. Другие двенадцать станут взрослыми. И я их буду спрашивать: «Кем ты хочешь стать сын? Дровосеком? Тогда, вот тебе: топор и рубашка в клетку. Хочешь быть дрессировщиком в цирке? Хорошо: вот здесь хлыст и униформа…».

— А на Рождество, что ты будешь делать со столькими детьми?

Мизинец, всему свой черед! Прерывать в таком месте и так…

— На Рождество у меня будет много денег. Куплю грузовик каштанов и лесных орешков. Грецких орехов, инжир и изюм. И столько игрушек, что хватит не только им, но и дать бедным соседям…. И у меня будет много денег, потому что отныне и впредь я хочу быть богатым, очень богатым и кроме того я выиграю в лотерею.

Я посмотрел с вызовом на Мизинца и осудил, за то, что он прервал меня.

— И дай мне закончить, то, что я еще не досказал, ведь пока еще осталось много детей. «Хорошо, сын, хочешь стать пастухом? Вот здесь седло и лассо. Хочешь стать машинистом Мангаратибы? Вот здесь фуражка и гудок…».

— Для чего гудок, Зезé? Ты сойдешь с ума, столько разговаривая один.

Пришел Тотока и сел рядом со мной. Осмотрел с улыбкой мое деревце апельсина-лима, полное бантиков и крышек от пива. Он что-то хотел.

— Зезé, хочешь одолжить мне четыреста рейсов?

— Нет.

— Но у тебя, же есть, не так ли?

— Да, у меня есть.

— И говоришь, что не одолжишь их мне, не желая знать, зачем они мне нужны?

— Я хочу стать очень богатым, чтобы иметь возможность путешествовать там, позади гор.

— Что это еще за глупость?

— Я не расскажу тебе об этом.

— Ну, тогда подавись ими.

— Я подавлюсь, а тебе не одолжу четыреста рейсов.

— Ты очень ловкий и у тебя меткий глаз. Завтра поиграешь и выиграешь еще шариков для продажи. В один миг возвратишь свои четыреста рейсов.

— А хотя бы и так, ничего тебе не одолжу, и не пробуй драться, я веду себя хорошо, и ни с кем не связываюсь.

— Я не хочу драться. Но ты мой самый любимый брат. И быстро же ты превратился в чудовище без сердца…

— Я не чудовище. Сейчас я троглодит без сердца.

— Это что такое?

— Троглодит. Дядя Эдмундо показал мне рисунок в одном журнале. Он был весь в шерсти и в руке дубина. Так вот, троглодиты это были люди, жившие в начале мира, в пещерах в Не… Не… Не… не знаю каких. Не смог запомнить название, потому что оно было иностранное и очень трудное…

— Дядя Эдмундо вбил тебе в голову столько дряни. Ладно, ты мне одолжишь?

— Не знаю, есть ли у меня…

— Черт побери, Зезé, сколько раз мы ходили чистить обувь, и так как ты ничего не зарабатывал, то я делил свой заработок! Сколько раз ты был уставшим, и я тащил твоя ящик для чистки обуви!..

Это правда. Тотока не всегда относился ко мне плохо. Я понимал, что, в конце концов, одолжу ему.

— Если ты мне одолжишь, то я сообщу тебе две чудесные вещи.

Я замолчал.

— Говорю тебе, твое дерево апельсина-лима красивее, чем мой тамаринд.

— Ты вправду это говоришь?

Я засунул руку в карман и потряс монетами.

— А другие две вещи?

— Наша нищета скоро закончиться, папа нашел работу управляющего фабрикой в Санто Алексо. Мы снова станем богатыми. Черт побери! Ты не доволен?

— За папу, да. Но я не хочу уезжать из Бангу. Я останусь жить с Диндиньей. Отсюда я уеду только за горы.

— Предпочитаешь остаться с Диндиньей и принимать слабительное каждый месяц, вместо того, чтобы ехать с нами?

— Да, предпочитаю. Ты никогда не узнаешь почему…. А другая вещь?

— Не могу говорить здесь. Есть некто, кто не должен слышать.

Мы пошли и дошли до уборной. И все равно он говорил негромко.

— Я должен предупредить тебя, Зезе. Чтобы ты привыкал. Муниципалитет будет расширять улицы. Будут засыпать рвы для стока воды, и занимать часть внутри усадеб.

— И что с этого?

— Ну как же, ты такой умный и не понял? Расширяя улицы, будут сносить все что там.

Он показал место, где находилось дерево апельсина-лима. Я всхлипнул.

— Ты обманываешь меня, правда, Тотока?

— Нет, это чистая, правда. Но, ты мужчина или нет?

— Да.

Но слезы, предательски, стекали по моему лицу. Я обнял его за живот, взывая о помощи.

— Ты будешь на моей стороне, не правда ли, Тотока? Я соберу много людей, чтобы начать войну. Никто не срубит мое дерево апельсина-лима.

— Согласен. Мы не позволим им. А теперь ты одолжишь мне деньги?

— Для чего?

— Так как ты не можешь посещать кинотеатр «Бангу», я хочу посмотреть фильм «Тарзан», который идет там. Потом я тебе его расскажу.

Я вытащил монету в пятьсот рейсов и отдал ему, пока он вытирал мне глаза полою рубашки.

— Оставь сдачу себе. Если хватит, то купи леденцов…

Возвратился к своему дереву апельсина-лима, не имея охоты говорить, думая только о фильме «Тарзан». На днях я видел рекламу о нем. Я сказал об этом Португе.