Черный принц

Я отождествлял себя с Присциллой по древним, формальным причинам. Будь Присцилла мне просто знакомая, я не только бы пальцем не шевельнул, чтобы облегчить ее страдания, но и самые эти страдания задержались бы в моей памяти не дольше минуты. Однако в Присциллином унижении и крахе я сам был унижен и повергнут. Я вкусил всю горечь несправедливости и был потрясенным свидетелем благоденствия моих обидчиков. Как часто выпадает нам это страдание: злодеи процветают прямо у нас на глазах, и процветанию их нет конца. Как хорошо было человеку, когда он верил в ад. Какое глубокое и мощное утешение пропало для нас с утратой этого древнего почтенного верования. Но дело не только в этом. Я был потрясен еще более возмутительным и отталкивающим зрелищем – я видел, как Роджер с его сединами, с его псевдоинтеллигентными замашками стареющего жуира, обнимает девушку, которая годится ему в дочери, существо юное, нежившее, незапятнанное. Такое соприкосновение молодости и старости оскорбляет взор, и оскорбляет, по-моему, не без основания.

Потом безлюдная улица была как театральная декорация. Черный задник в конце ее был бортом корабля. Камень набережной соприкасался со сталью корабельного корпуса, а я сидел на камне и прижимался лбом к стальной коробке. И еще я был в магазине, под прилавком, лежал на полу с женщиной, а повсюду на полках стояли клетки с мертвыми животными, которых я забыл накормить. Корабли состоят из полостей; корабли – как женщины. Железо вибрировало и пело, пело про хищных женщин, про Кристиан, Мэриголд, мою мать; про губительниц. Я видел мачты и паруса могучих клипперов на фоне темного неба. А потом я сидел на вокзале Темпл-Мидс и беззвучно выл, терзаемый муками больной совести под безжалостными вокзальными сводами. Почему, почему никто не поднял трубку? Ночной поезд увез меня. Каким-то образом я умудрился разбить полосатую вазу. И осколки оставил в вагоне, выходя на Пэддингтонском вокзале.

Я находился у Кристиан, куда увезли Присциллу. Позже я находился с Рейчел в саду. Это был не сон. Кто-то пускал змея.

Дома я нашел записку от Рейчел, а утром, рано-рано утром, только я успел приехать, она пришла сама, чтобы объяснить мне, как все произошло: как Присцилла разнервничалась, а в это время как раз позвонила Кристиан, как приехал Арнольд, а потом приехал Фрэнсис. А меня все не было, и Присцилла раскапризничалась, как младенец без матери, слезы, страхи. Поздно вечером Кристиан увезла Присциллу на такси. Арнольд и Кристиан много смеялись. Рейчел боялась, что я буду на нее сердиться. Я не рассердился. «Ну, конечно, против них вы бессильны».

Присцилла в черном пеньюаре Кристиан сидела, откинувшись на высоко взбитые белоснежные подушки. Ее безжизненные жидкие крашеные волосы были непричесаны, лицо без косметики казалось мягким, как глина или опара, с морщинами, неглубоко отпечатавшимися на вздутой поверхности. Нижняя губа отвисла. Ей можно было дать лет семьдесят, восемьдесят. Кристиан в темно-зеленом платье с ниткой натурального жемчуга ходила, сияя, словно хозяйка удачного вечера. У нее влажно блестели глаза, точно омытые слезами, которые выступают от смеха или от удовольствия и растроганности. Изящными тонкими пальцами она то и дело проводила по своим бронзово-каштановым волнистым волосам. Арнольд был по-мальчишески взбудоражен, извинялся передо мной, но при этом все время переглядывался с Кристиан и смеялся. Он напустил на себя свой «заинтересованно-писательский» вид: я только зритель, наблюдатель, но понимающий наблюдатель. Лицо его лоснилось, и белесые волосы игривой мальчишеской челкой падали на светлые умные глаза. Фрэнсис сидел от всех в стороне и потирал руки, один раз он даже беззвучно похлопал в ладоши, а его маленькие, близко посаженные медвежьи глазки радостно бегали от одного лица к другому. Мне он все время кивал, словно кланялся, и вполголоса приговаривал: «Ничего, все хорошо, все будет хорошо, все будет очень хорошо». Потом в какой-то момент он засунул лапу себе в брюки и с озабоченным видом почесался. Рейчел стояла неподвижно, но в ее позе было что-то от нарочитого спокойствия человека, который в глубине души сильно смущен. Она нерешительно улыбалась, чуть-чуть размыкая конфетно-розовые накрашенные губы, улыбка ее становилась шире, потом гасла, потом снова появлялась, словно в ответ на какие-то скрытые мысли, но, впрочем, возможно, что это было одно притворство.

– Брэдли, это не заговор, не смотрите так.

– Он ужасно на нас сердится.

– Он думает, что вы взяли Присциллу в заложницы.

– Я и взяла Присциллу в заложницы!

– Что с вами стряслось? Присцилла была вне себя.

– Я опоздал на поезд. Виноват.

– Почему же вы опоздали на поезд?

– Почему ты не позвонил?

– Смотрите, какой у него виноватый вид! Присцилла, поглядите только, какой у него виноватый вид!

– Бедняжка Присцилла думала, что ты попал под машину или еще что-нибудь случилось.

– Видите, Присцилла, мы говорили вам, – никуда он не денется.

– Тише вы все! Присцилла хочет что-то сказать!

– Полно, Брэдли, не сердитесь.

– Помолчите!

– Ты привез мои вещи?

– Сядь, пожалуйста, Брэд. Ты выглядишь ужасно.

– Мне очень жаль, что я опоздал на поезд.

– Ничего, ничего, все будет хорошо.

– Я звонил.

– Ты привез мои вещи?

– Присцилла, милая, не надо так нервничать.

– К сожалению, нет.

– О, я так и знала, что ничего не получится! Я так и зна так и знала, я же говорила.

– А в чем дело, Брэдли?

– Роджер оказался дома. Мы с ним потолковали.

– Потолковали!

– И теперь ты на его стороне.

– Мужчины все заодно, моя милая.

– Я не на его стороне. Ты что, хотела, чтобы я с ним подрался?

– Доблестный Брэд Железный Кулак!

– Ты говорил с ним обо мне?

– Разумеется.

– И они сошлись во мнениях, что женщины – исчадия ада.

– Женщины и есть исчадия ада, если на то пошло.

– Ему плохо?

– Да.

– И в доме грязь и бог знает что?

– Да.

– Ну а мои вещи?

– Он сказал, что пришлет их.

– Но неужели ты не мог привезти хоть что-нибудь, хоть одну вещичку?

– Он будет все паковать.

– А ты говорил ему особо про украшения и норковый палантин?

– Он все пришлет по почте.

– Но ты говорил?

– Все хорошо, все будет хорошо. Да! Говорил!

– Он не пришлет, знаю, что не пришлет…

– Присцилла, одевайся.

– Никогда он не пришлет мне моих вещей, никогда, никогда, я знаю, что не пришлет, они погибли для меня навеки, навеки!

– Буду ждать тебя внизу. Одевайся, и поедем домой.

– Мои вещи – это все, что у меня было!

– Да нет же, Присцилла останется у меня.

– А ты нашел их, ты видел их там?

– Присцилла, вставай и одевайся.

– Разве вы не хотите, милая, остаться здесь, у меня?

– Брэдли, ну зачем вы с ней так?

– Брэд, подумай сам. Она нуждается во врачебной помощи, в наблюдении психиатров, я найму сиделку…

– Да не нуждается она ни в какой сиделке!

– Вы же знаете, Брэдли, что уход за больными – не ваше амплуа.

– Присцилла!

– Ну посмотрите, что вышло вчера.

– Пожалуй, мне пора, – сказала Рейчел, не произнесшая до той минуты ни единого слова и только неопределенно улыбавшаяся словно бы своим тайным мыслям.

– Ах, пожалуйста, останьтесь еще.

– Выпить чего-нибудь еще не время?

– Я не отдам вам мою сестру. Чтобы вы тут жалели и унижали ее.

– Никто ее не жалеет!

– Я жалею, – сказал Фрэнсис.

– А тебя вообще никто не спрашивает. Ты сию же минуту отсюда уберешься. Сейчас приедет настоящий доктор, и мне совершенно не нужно, чтобы ты тут болтался.

– Идем, Присцилла.

– Брэдли, успокойтесь. Может быть, все-таки Крис права?

– И нечего вам называть ее Крис.

– Ну знаешь, Брэд, одно из двух: либо ты от меня отрекаешься, либо…

– Присцилла абсолютно здорова, ей только нужно успокоиться и взять себя в руки.

– Брэдли не верит в психические болезни.