Женщины у колодца

Директор рассмеялся, выражая этим и своё согласие со взглядами консула. Затем он назвал Генриксена, к которому тоже решено было обратиться.

— Какой это Генриксен? — спросила госпожа Ионсен.

— Генриксен, владелец верфи.

— А, тот! — воскликнула она.

— Ну, это уже не так смешно, — возразил консул, желая несколько удержать жену. Но в этот день она вовсе не была расположена выносить какие-либо стеснения и потому лицо её тотчас же приняло недовольное выражение.

— Самое главное, — продолжал консул, — что ведь неизвестно, сколько, вообще, Генриксен может дать.

— Мы этого, конечно, не знаем, — сказала госпожа Ионсен. — Но мы ведь не имеем с ним и никаких сношений.

Директор сидел точно на горячих угольях. Ему так хотелось уладить это дело поскорее. Заговорили о Генриксене и все трое сошлись на том, что он и его жена в своём роде хорошие люди. Но они мало образованны и потому не подходят к их обществу, а сам Генриксен, кроме того, любит выпивать.

— Ну, вот, что, — о6ъявила госпожа Ионсен, обращаясь к своему мужу. — Я ведь пришла к тебе за банковским билетом.

Консул подошёл к своему денежному шкафу.

— Тебе довольно одного билета? — спросил он.

— Да, если только сумма достаточно велика.

По уходе жены консул снова заговорил с директором:

— Ежегодная стипендия, говорите вы? Это как раз то, что и я предполагал. Вы уже разговаривали об этом деле с доктором?

— Да. Он также хочет помочь нам. Но сам он имеет немного.

— Что он может иметь? Но слушайте, я сам покрою эти расходы. Вы можете идти домой, господин директор, и спокойно заснуть. Да, да, я это сделаю! Я один буду выдавать это пособие в виде ежегодной стипендии юноше.

Директор встал, поражённый таким великодушием консула, и пробормотал:

— Я снова узнаю вас, господин консул!

И вот Франку больше не нужно было возвращаться в ту обстановку, из которой он вырвался. Директор мог торжествовать и мог каждому знакомому, которого встречал на улице, сообщить эту новость. Он лично сообщил об этом и самому Оливеру. Какой это был счастливый день для директора! Самым большим счастьем было для него, когда он мог доказать, таким путём, превосходство учения, содействовать и поддерживать стремление к знанию. Это было его призванием и его страстью.

По дороге домой директор встретил толпу школьников, возвращающихся из своей экскурсии в горы. Среди них находился и Франк. Разумеется, директор тотчас же сообщил им новость, которая касалась их товарища. Некоторые из школьников отнеслись к этой новости равнодушно, другие же почувствовали зависть. А сам Франк, конечно, не отнёсся вполне равнодушно к этому известию и его загорелое лицо слегка покраснело. Но он не выказал никакой радости. Он уже раньше получал подарки. Ему оказывалась помощь в течение всех этих лет и он никогда не был вынужден сам находить для себя нужные средства. Он привык думать, что всё устроится. Почему же он вдруг должен почувствовать теперь особенную радость? Этот юноша в течение всей своей жизни ни разу не испытывал истинного чувства радости! Он очень старательно учился в школе и был удовлетворён тем, что другие люди высоко ставили его прилежание и его честолюбие. Но он был совершенно неспособен горячо увлекаться, уноситься в высь, парить в небесах и падать на землю, никогда не подвергал себя никакой опасности и благоразумно избегал её. Он был умён и способен, но представлял во всех отношениях ничтожество. Он был создан, чтобы сделаться филологом.

Попрощавшись с товарищами, Франк пошёл домой. Там его ожидал ужин, свежая рыба, что было очень кстати. Отец уже вернулся. Абель тоже, вопреки обыкновению, был в этот раз дома. Старый, дряхлый кот вертелся вокруг стола, ощущая запах рыбы, и мяукал.

Но когда Франк вошёл, то как будто кто-то чужой пришёл в комнату. Он так не подходил ко всей обстановке. После конфирмации он уедет, и бабушка уже теперь чувствует в его присутствии стеснение, как грешница перед пастором. Но может быть, он окажется полезен ей когда-нибудь, как пастор в исповедальной?

Оливер сидит у стола, держа самую маленькую девочку на коленях. Другая девочка, постарше, голубоглазая, сидит у матери. Все ужинают. Оливер имел какой-то придавленный вид и болтал с малюткой, чтобы несколько рассеять торжественное и гнетущее настроение в комнате. Он кормил малютку, но не забывал при этом и себя. Ого! Он мог есть много, если Петра не сидела перед ним.

— За эту рыбу мы должны быть благодарны Абелю, — говорит он, точно это было что-то важное и не находилось в порядке вещей.

Петра, наоборот, была чрезвычайно заинтересована тем, что касалось Франка, и приставала к нему с вопросами.

— Гимназия! — говорит Оливер, кивая ей головой. — Это настоящая дорога!

Но у него не хватало ума, чтобы развить эту тему дальше, поэтому, кончив ужин, он опять принялся болтать с малюткой, давая ей играть белой фигуркой ангела, которую он снял с комода. Вообще, на комоде осталось уже мало безделушек, украшавших его прежде. Слишком часто он давал играть ими детям. А маленькое зеркальце в медной оправе, он взял к себе, в склад, чтобы там смотреться в него. Этот попорченный образ мужчины, эта баба, всё ещё хотел любоваться на себя в зеркало!

Оливер подождал, пока ему можно будет вставить слово. Что это за новость, которую он хотел сообщить? Ионсен стал консулом вдвойне? Это уже известно. Но Оливер внезапно обратился к Петре.

— Говорят, что у Ионсена соберётся большое общество, — сказал он.

От времени до времени он передавал ей, что её помощь нужна в доме консула. Госпожа Ионсен говорила это, намекал об этом и Шельдруп, а также и сам консул иногда находил для неё порою работу. Впрочем, ничего подобного не было сказано Оливеру. Он не так понял, или просто выдумал! Но всякий раз Петра, услышав это, надевала своё воскресное платье и уходила. Никому это не мешало, а она во всяком случае имела свободную минуту.

— Разве у них будут гости? — спросила она Оливера.

— Вероятно, раз он сделался консулом вдвойне. Ты это узнаешь, конечно.

— В таком случае, я должна идти помогать им?

— Разумеется. Может быть даже, ты должна пойти туда сегодня вечером и вымыть контору. Я хорошо не расслышал.

Петра ушла. Бабушка осталась у детей, и комната постепенно опустела. Оливер украдкой последовал за женой и ревниво наблюдал, идёт ли она прямо к консульскому дому. Но Петра уже привыкла к его подсматриванию и знала, что он подстерегает её на каждом углу. Во избежание ссоры, она идёт прямо, не уклоняясь ни в какую сторону.

XII

Годы проходили. Фиа Ионсен выросла. Она была теперь почти одного роста с матерью, с тёмными глазами и бледным личиком, но она была хорошенькая. Жители города обладали ведь хорошей памятью и помнили, когда она родилась. Да, они помнили это, а также вспоминали, как она была одета во время конфирмации! Женщины у колодца часто и теперь разговаривали об этом. Не худо быть Фией Ионсен!

Брат Фии, Шельдруп, ездил учиться в разные страны. Жители города иной раз совершенно теряли его из вида. Но Фиа оставалась дома. Она училась танцевать, играть на рояли и недурно рисовала. Сначала она училась рисованию в школе и брала отдельные уроки у учителя, но затем она побывала в больших городах и столицах и там развила свой талант. Она смеялась над своими прежними рисунками, хотя отец её с гордостью показывал всем гостям разрисованные ею тарелки, украшавшие стены столовой в его доме.

Фиа была ещё очень молода, но на неё жалко было смотреть, так она была худа. Конечно, она питалась хорошо, но мускулы у неё совсем не были развиты, она не упражняла их. Какую же работу она могла исполнять? Ей не нужно было иметь какую-нибудь профессию в жизни, её талант был бесполезен. Её жизнь была бессодержательна.

— Ей надо какую-нибудь настоящую работу, — говорил доктор.

Он повторял это в течение многих лет и раздражал этим родителей. Работу? Какую же работу должна исполнять их дочь?