Эмансипированные женщины

Глава тринадцатая

Старый и молодой — оба на ту же стать

В прихожей позвонили, и панна Клара вышла из кабинета. Увидев, как исчезает между портьерами высокая фигура учительницы, пани Ляттер вздохнула с облегчением.

«Мельницкий!» — подумала она, услышав, как кто-то грузно ступает в прихожей и снимает тяжелую шубу.

В кабинет вошел толстый румяный господин, в светлых панталонах и расстегнутом сюртуке, с толстой цепочкой на жилете и жирной складкой на затылке.

— Ах-ха! — начал господин, обтирая обмерзшие седые усы. — Целую ручки, обожаемая, ха-ха!.. Но что это значит? Вы плохо выглядите! Прихварываем, а? Что за черт, три дня гляжу на вас и, что ни день, вижу перемены. Если бы это я худел, было бы понятно: влюблен. Но вы…

Пани Ляттер улыбнулась и, играя глазами, сказала:

— Плохо выгляжу, потому что не сплю. Не могу заснуть…

— Ах, как нехорошо. Если бы это я не спал… А вы с кем-нибудь советовались?

— Я не верю в лекарства.

— Еще одна добродетель! — воскликнул господин, с жаром целуя ей ручки. — А я думал, что в таком сокровище, каким, безусловно, являетесь вы, сударыня, что в такой сокровищнице добродетелей я не найду ничего нового, разве только — после свадьбы.

— Ах, опять вы говорите, не подумавши! — прервала толстяка пани Ляттер, обжигая его такими взглядами, что он извивался, как на огне.

— Где уж мне думать, сударыня, когда я сохну по вас. Однако довольно обо мне. Что ж, сударыня, раз вы не пользуетесь услугами докторов, я пропишу вам лекарство от бессонницы. Только, чур, выполнять мои предписания.

— Посмотрю, если они не будут слишком строгими.

— Они будут замечательными. Лекарство мое, сударыня, состоит из двух доз, как пилюли Моррисона.

— А именно?

— А именно: замужество — это для вас радикальное средство от бессонницы. Радикальное! Ведь вам, сударыня, не дают спать ваши собственные глаза! Ей-ей, я при них мог бы впотьмах читать газеты. Они так и горят, так и обжигают…

— Ну, а второе лекарство?

— Второе, временное, я, если позволите, пришлю вам сегодня. Есть у меня в запасе несколько бутылок отменного вина, такого, сударыня, вы не найдете и у Фукера. Одна рюмочка на сон грядущий, и кончено дело! Пушками не разбудишь вас до утра.

Этот совет произвел на пани Ляттер сильное впечатление.

— Только прошу не отвергать моего подарочка, иначе я буду думать, что вы хотите порвать со мной знакомство.

— Нет, нет, я не отвергаю, я принимаю и сегодня же попробую, — со смехом ответила пани Ляттер, протягивая старику руку, которую тот поцеловал.

«Вот если бы ты проявил такую настойчивость да заставил меня взять у тебя денег взаймы, то-то поклонник был бы из тебя! Дороже Ромео!» — подумала пани Ляттер.

— Кажется, в переднюю вошел этот молодой человек, — прибавила она вслух.

Толстяк сразу насупился.

— Стало быть, явился. Ну, вижу, он малый не промах. Я ведь по дороге к вам так бесился, что, верите, сударыня, за себя боялся. Только ваш сладостный образ…

— Я вас оставлю с ним, — произнесла пани Ляттер, вырывая у толстяка руку. Затем она позвонила и, когда в дверях появился Станислав, спросила у него:

— Что, там ли молодой барин?

— Пан Котовский? Да.

— Попросите.

Пани Ляттер удалилась в другие комнаты, а в кабинет через минуту вошел студент. Он был бледен, на усердно напомаженной голове густые волосы все же кое-где торчали вихрами. Студент мял в руках фуражку, кланялся и покашливал.

Толстяк, лицо которого сейчас совсем побагровело, поднялся с дивана, сунул руки в карманы панталон и окинул взглядом потертый мундирчик, худое лицо и напомаженную шевелюру студента.

— Что скажете, сударь? — спросил он наконец громовым голосом.

— Вы меня звали…

— Я его звал, скажите на милость! Да знаете ли вы, кто стоит перед вами? Я Мельницкий, Изидор Мельницкий, опекун и дядя Мани… панны Марии Левинской. Ну, каково?

Студент понурился и махнул рукой, но хранил молчание.

— Я вижу, вы красноречивы только в письмах пансионеркам.

— Это не совсем так, — возразил студент, но, опомнившись, снова умолк.

— Вы, сударь, погубили девушку.

Тут студент поднял голову и с неловким поклоном произнес:

— Я прошу… руки панны Марии.

Он снова поклонился и провел рукой по напомаженной шевелюре, отчего на ней осталось несколько лоснящихся полос и встал торчком еще один вихор.

— Вы, сударь, с ума сошли! — воскликнул толстяк. — Да кто вы такой?

Юноша поднял голову.

— Я, Котовский, не хуже Мельницких. А осенью уже буду врачом.

— Дурацкая профессия!

— Что делать, сударь, всякие бывают профессии. Не у каждого есть имение.

— Зато многие зарятся на чужое.

Тут студент надулся.

— Прошу прощения, сударь, но я не зарюсь на имения, тем более на ваше. Я знаю, что панна Мария девушка бедная, и женюсь на ней, а не на имении.

— А если я не позволю?

— И все-таки я женюсь на панне Марии.

Старый шляхтич покачал головой.

— Как же вы смеете, сударь, — сказал он, — кружить девушке голову, если вам самому не на что жить?

— Будет на что. Я уеду на время за границу.

— Фью! А денежки откуда возьмете?

— Из тех же капиталов, на какие я жил в гимназии и в университете, — сердито отрезал студент.

Старый шляхтич заходил по кабинету, напевая:

— Тру-ля-ля! Уедет за границу… денег у него нет… тру-ля-ля! Ну, — внезапно сказал он, — а если я не позволю Мане выйти за вас?

— У нас есть время.

— Ну, а если я выгоню ее на все четыре стороны?

— Как-нибудь не пропадет. Да и я, когда начнутся каникулы, могу заняться практикой.

— И морить больных.

— А я для того и собираюсь за границу, чтобы не морить их.

— И чтобы отнять потом у меня ребенка, которого я воспитал, нет, пан, пан, как вас там?! — взорвался шляхтич.

— Как знать, что ждет нас впереди. Может, я и панна Мария отблагодарим вас за все, что вы для нее сделали.

Толстяк задумался.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Двадцать пять.

— Два года за границей! Какое счастье! Ведь за это время вы, сударь, забудете девушку, а она вас.

— Нет.

— Как так нет? А если не кончите курс?

— Кончу.

— Сумасшедший! Но ведь вы можете умереть.

— Не умру.

— Господи помилуй! — воскликнул шляхтич, воздевая руки. — Вы так говорите, как будто заключили договор с господом богом. Каждый может умереть…

— А я вот не умру, пока не женюсь на панне Марии, — возразил студент с такой уверенностью, что Мельницкий смутился.

Старик расхаживал по кабинету и фыркал, как лошадь. Однако он не мог найти аргумент против этого человека, который с непоколебимой уверенностью утверждал, что поедет за границу для завершения образования, не умрет и женится на панне Марии.

— На какие средства вы живете?

— Даю уроки… Пишу кое-что.

— Хорошенькие штуки вы сейчас пописываете! Сколько же вы получаете за уроки?

— Двадцать пять рублей в месяц.

— И на эти деньги живете, платите за квартиру? Ха-ха-ха!

— Даже хожу в театр, если вздумается.

Старый шляхтич все расхаживал по кабинету, пожимал плечами и злился. Наконец он снова спросил:

— Где вы кормитесь?

— Где придется. В «Гоноратке», в «Попугае», в дешевой кухне, по деньгам.

— И едете за границу.

— Еду.

— С этим полоумным еще удар хватит! — вскричал толстяк. И вдруг остановился перед студентом и сказал: — Так вот, без дальних слов. Приходите, сударь, завтра в двенадцать часов обедать в Европейскую гостиницу.

— В двенадцать не могу, у меня клиника.

— Когда же?

— После часу.

— Ну, тогда приходите после часу в Европейскую гостиницу, понятно? Я должен выбить вам из головы эту дурь. Целых штанов нету, а он за границу едет… ха-ха-ха! Жениться собирается и не умрет! Ну, знаете, отродясь я ничего подобного не слыхивал. Будьте здоровы, сударь, и не забудьте, сразу же после часу, никто из-за вас не станет морить себя голодом. Будьте здоровы.