Мария

Едва заслышав мои шаги, она подняла на меня глаза убрала со лба волосы и, смутившись, торопливо нагнулась sa своим вышиванием.

– А где мама? – спросил я, переведя взгляд с Марии на заснувшего прелестного малыша.

– У папы в кабинете.

И, прочитав на моем лице то, что робко искала, она слегка улыбнулась.

Я наклонился и вытер платком лобик Хуана.

– Ах! – воскликнула Мария. – Я и не заметила, как он уснул. Пойду уложу его.

Она хотела поднять Хуана. Но я сам взял малыша на руки и, прежде чем передать Марии, поцеловал его в полуоткрытые пунцовые губы; она прикоснулась к ним лицом и, не сводя глаз с улыбавшегося нашим ласкам детского ротика, нежно прижала Хуана к груди.

Мария вышла, но вскоре вернулась и снова заняла свое место. Я сел рядом.

Она принялась складывать в ларчик рукодельные принадлежности, которые разбросал Хуан, и тут я спросил:

– Ты говорила сегодня с мамой о предложении Карлоса?

– Да, – ответила она, не глядя на меня и продолжая наводить порядок в своем ларчике.

– Что она тебе сказала? Оставь это все, поговорим серьезно.

Она еще что-то поискала на полу и наконец, напустив на себя подчеркнутую серьезность, не умерившую, впрочем, ни яркого румянца на ее щеках, ни блеска глаз, сказала:

– Очень многое.

– Что же именно?

– То, что вы и хотели, чтобы она мне сказала.

– Я? А почему это ты сегодня говоришь мне вы?

– Ах, ты же знаешь, я иногда ошибаюсь…

– Так что же тебе сказала мама?

– Но она мне не велела говорить об этом… А то, что я ответила, это можно рассказать.

– Ладно, послушаем.

– Я ответила, что… Нет, об этом тоже нельзя говорить.

– Ты мне расскажешь в другой раз, правда?

– Да, только не сегодня.

– Мама сообщила мне, что ты готова ответить ему как полагается и дать понять, что ценишь оказанную тебе честь.

Она пристально посмотрела на меня, ничего не ответив.

– Так и должно быть, – продолжал я.

Она опустила глаза и по-прежнему хранила молчание, с напускной старательностью вкалывая иголки в подушечку.

– Ты меня слышишь, Мария? – спросил я.

– Да.

И она снова посмотрела мне в глаза, а я не мог оторвать взгляда от ее лица. Тут я увидел, что на ресницах у нее блестят слезы.

– Но почему ты плачешь?

– Нет, нет, я не плачу… Разве я плакала? – И, взяв у меня платок, она поспешно вытерла глаза.

– Тебе неприятно, да? Если ты огорчена, не будем больше говорить об этом.

– Нет, нет, поговорим.

– Тебе очень трудно было решиться выслушать то, что скажет тебе сегодня Карлос?

– Я должна исполнить просьбу мамы. Но она обещала мне, что я буду не одна. Ты тоже будешь со мной, да?

– Зачем? Как же он тогда сможет поговорить с тобой?

– Но будь как можно ближе.

Она прислушалась и сказала:

– Мама идет.

Протянув мне руку, Мария позволила коснуться ее губами; так делала она всегда при расставании, желая продлить мое минутное счастье.

Вошла мама, и Мария, уже встав с кресла, сказала мне:

– Пойдешь в бассейн?

– Да, – отвечал я.

– Апельсиновый сок прислать туда?

– Да.

Только в моем взгляде выразилась нежность, переполнявшая сердце, и она улыбнулась, довольная моей сдержанностью.

Я уже одевался, сидя в тени апельсиновых деревьев когда к бассейну подошел дон Херонимо вместе с моим отцом, который хотел показать ему лучшее украшение своего сада. Вода стояла на одном уровне с источником и по ее поверхности, и в прозрачной глубине плавала розы, брошенные Эстефаной.

Эстефана была двенадцатилетней негритянкой, дочерью наших слуг; мы любили ее за красоту и милый нрав, а она всей душой была предана сеньорите Марии которая наряжала и баловала ее.

Эстефана пришла следом за моим отцом и сеньором де М. и, убедившись, что уже можно подойти, подала мне бокал апельсинового сока с вином и сахаром.

– Друг мой, да ваш сын живет тут, как король, – сказал дон Херонимо отцу. Когда, направляясь к дому, они огибали группу апельсиновых деревьев, тот ответил:

– Шесть лет он жил, как школяр, и еще ему предстоит так жить, по крайней мере, лет пять.

Глава XXVIM

…Цветущие лианы, которые плавали в речной пене…

К вечеру, раньше чем дамы занялись приготовлением кофе, как делали обычно, когда приезжали гости, я завел разговор о рыбной ловле моих братишек и объяснил, почему пообещал посмотреть, как они забрасывают удочки в ручей. Все охотно согласились прогуляться вместе со мной. Только Мария взглянула на меня, словно спрашивая: «Значит, ничего не поделаешь?»

Мы направились через сад. Но пришлось остановиться и подождать Марию, Эмма побежала поторопить ее. Я подал руку маме. Эмма вежливо отказалась от руки Карлоса под предлогом, что должна вести одного из малышей. Мария, чуть не дрожа, приняла его руку, но, опершись на нее, остановилась, чтобы подождать меня. Я незаметно подал ей знак не колебаться. Мы спустились к пойме реки. По зеленому ковру травы были разбросаны больдгие черные камни, все в пятнах белого мха.

Голос Карлоса звучал проникновенно: очевидно, он долго собирался с духом и теперь готов был пуститься на всех парусах. Мария снова попыталась остановиться: она бросала на меня и на маму умоляющие взгляды. Мне оставалось только отводить глаза. Мария увидела, как я страдаю, и на ее побледневшем лице я прочел несвойственную ей суровую решимость. По выжидательному молчанию Карлоса я понял, что час пришел, и стал прислушиваться. Мария начала ответную речь. Голос ее прерывался, но все же звучал громче, чем, вероятно, хотелось Карлосу, и до меня донеслись отрывочные слова:

– Лучше бы вы поговорили только с ними… Поверьте, я ценю честь, которую вы… Этот отказ…

Карлос был растерян. Мария оставила его руку и, умолкнув, играла волосами Хуана, который дергал ее за юбку, показывая гроздь плодов на ближнем дереве.

Сомневаюсь, чтобы сцена, описанная мною со всей возможной точностью, была правильно понята доном Херонимо, который, засунув руки в карманы синей куртки, направлялся к нам вместе с моим отцом; зато для отца вопрос был ясен, как будто он все слышал собственными ушами. Сделав вид, будто хочет помочь Хуану сорвать ягоды с тутового дерева, Мария присоединилась к нашему обществу. Когда я сорвал ягоды и дал ей для малыша, она шепнула:

– Как бы мне не возвращаться обратно вместе с этим сеньором?

– Обязательно придется, – ответил я.

Подойдя к Карлосу, я предложил ему спуститься немного вниз по течению посмотреть отличную заводь, – там, объяснил я, стараясь говорить как можно естественнее, мы с ним искупаемся завтра утром. Место было чудесное, но, без сомнения, Карлос не был сейчас склонен оценить необычайную красоту деревьев и цветущих лиан, которые плавали в речной пене, словно вьющиеся по ветру гирлянды.

Солнце померкло и, тронув горы, леса и реки золотисто-сиреневыми бликами, залило все вокруг таинственным тихим светом, который крестьяне называют «солнцем оленей», вероятно потому, что именно в этот час обитатели лесной глухомани выходят пощипать траву на горных лугах или у подножья агав, растущих в расщелинах утесов.

Когда мы о Карлосом нагнали остальных и все вместе направились по дороге к дому, отец как нельзя более кстати сказал дону Херонимо:

– Что же это мы ведем себя, как хилые старички? Надо поухаживать за дамами.

С этими словами он предложил руку Марии, предоставив дону Херонимо сопровождать маму и Эмму.

– Они оказались любезнее нас, – заметил я Карлосу, показав на наших отцов.

И мы пошли следом. Хуан попросился ко мне на руки:

– Возьми меня, тут колючки, а я устал.

Мария потом рассказала, что пока они поднимались вверх по склону, отец спросил, о чем говорил с ней Карлос. Она долго отмалчивалась, но он так ласково уговаривал ее, что она наконец решилась повторить ответ, данный Карлосу.

– Значит, – едва сдерживая смех, спросил отец, когда выслушал ее старательный отчет, – значит, ты вообще не собираешься выходить замуж?