Хапуга Мартин

— Я еще сплю. Я заперт в собственном теле.

Он пошел к Красному Льву и присел там у воды.

— И зачем я все это таскал?

Хмурясь, смотрел он на море.

— Надо бы раздобыть еду. Хотя есть не хочется. Лучше займусь-ка я водорослями.

Он сходил к расселине за спасательным поясом и ножом и отправился к Большому Утесу. Там он еще вчера успел ободрать в пределах досягаемости почти все, и теперь приходилось тянуться. Пришлось поднапрячь и память, когда очертания одного из камней показались ему вдруг знакомы.

— Сюда я приходил за камнями для Гнома. Вон ту глыбу я тоже пытался сдвинуть с места, но она, хоть и с трещиной, даже не шелохнулась.

Хмурясь, глядел он на камень. Потом медленно пополз вниз, и полз, пока не повис, держась за край скалы, на вытянутых руках, а трещина не оказалась всего в футе от глаз. Всю ее, как поверхность скалы, в тех местах, куда достигала вода, покрывали ракушки и какие-то загадочные наросты. Теперь трещина стала шире. А каменная глыба сошла с места и накренилась, похоже, примерно на восьмую дюйма. В глубине трещины была ужасающая темнота.

Он застыл, созерцая зияющую дыру и забыв, о чем думал раньше. Теперь глыба была просто неким выступающим из воды предметом, который он изучал, поводя головой из стороны в сторону.

— Откуда, черт побери, знаю я этот камень? Я же здесь в первый раз…

Знаю — не как фронтового приятеля, с которым сходишься слишком быстро, ибо хочешь не хочешь, приходится жить с ним бок о бок нескончаемые часы, но — как родственника, что наезжает от случая к случаю много лет подряд, или как друга детства, или же няньку — иначе говоря, как всех тех, с кем знаком целую вечность; знаю — как скалы детства, которые изучал, исследовал каждый год на каникулах, вспоминал в темноте постели; пальцы даже зимой не могли забыть очертаний…

У Трех Скал что-то громко плеснуло. Он мгновенно вскарабкался на Красного Льва, но ничего не увидел.

— Самое время поймать рыбу.

Воняли водоросли на камнях. С моря снова послышался всплеск, и на этот раз он успел заметить расходящиеся круги. Он прижал ладони к щекам, чтобы сосредоточиться и подумать, но отвлекло прикосновение к щетине.

— Здорово я, наверно, оброс. Ну и щетина. Странно, она продолжает расти, когда все в тебе…

Быстро он направился к Большому Утесу, подхватил охапку водорослей и свалил в ближайшую щель. Медленно поднялся по Проспекту на Смотровую Площадку и сел, уронив руки. Голова свесилась между колен. Плеск волн под Скалой Спасения успокаивал, а на Площадке стояла чайка, словно еще один образ.

Внутри тела росли звуки. Они заполняли бесконечную темноту, как грохот станков — фабрику. При каждом ударе сердца голова слегка вздрагивала.

Резкий крик выдернул его из этого состояния. На Площадку опускалась чайка — крылья полураскрыты, голова опущена.

— Что тебе нужно?

Перистое пресмыкающееся сделало пару шажков в сторону и сложило крылья. Клюв нырнул под крыло.

— Если бы мне хоть как-то опорожнить кишечник, сразу стало бы легче.

Он с усилием развернулся, взглянул на Гнома, и тот подмигнул серебряным глазом. Линия горизонта была твердой и близкой. И опять он подумал, что вот-вот заметит погрешность овала.

Беда в том, что на этих скалах нет ни травы, ни подушек. Он подумал было сходить за курткой и сделать сиденье, но для этого пришлось бы совершить усилие, которое теперь казалось несоизмеримо огромным.

— Все болит, как отбитое. Из-за этих твердых камней от меня скоро попросту ничего не останется. Лучше думать про воду.

Вода манила — упругая, мягкая.

— Надо найти себе укрытие. Надо заняться резервуаром.

Ему полегчало, он почувствовал, как возвращаются силы, и забеспокоился. Хмурясь, посмотрел на треснувший камень, такой дьявольски, сокрушительно знакомый камень, потом повел взглядом вдоль всей тонюсенькой полоски водорослей. Местами она блестела. Может, водоросли просто возникли в воздухе, как солнечные лучи?

— Можно набрать воды в резиновый плащ. Можно выбить в стенке расселины водосток.

Он замолчал, откинулся назад и сидел так в своем кресле, пока все неровности спинки, то есть Гнома, не заставили снова согнуться. Сгорбившись, он сидел и хмурился.

— Знаю…

Он взглянул вверх.

— Знаю я эту тяжесть. Знаю, как она давит. Агорафобия, или как там ее, обратное клаустрофобии. Пресс.

Водоем.

Он поднялся на ноги и потащился вниз по Проспекту. Подошел к расселине, к ближней, к своей «спальне», и внимательно ее осмотрел.

— Откуда обычно здесь ветер? Водоем должен выходить на юго-запад.

Он взял нож и провел вниз по наклонной стенке царапину. На дне, у основания стенки, она уперлась в ямку величиной с кулак. Потом сходил к Гному, осторожно извлек белый клубень, принес обратно. На рукоятке складного ножа торчал штырек в четверть дюйма, который когда-то служил отверткой. Отвертку он вогнал в скалу на дюйм выше царапины и принялся молотить камнем о рукоятку. Полетели крошки и мелкие искры. Прижав отвертку к царапине, он бил до тех пор, пока не вогнал в скалу металлический штырь целиком. Довольно быстро он продолбил линию шириною примерно в дюйм и длиною в один фут. И взялся за нижний край.

— Сначала надо доделать самое важное. Тогда сколько-нибудь воды да наберется, неважно, когда начнется дождь.

Стук камня по отвертке отдавался в расселине приятным гулом, и он почувствовал себя защищенным, словно работал в помещении.

— Можно натянуть сверху куртку или плащ — и будет у меня крыша. Даже эта чертова тяжесть не так здесь заметна. Во-первых, потому, что здесь я прикрыт, во-вторых — потому что занят делом.

Руки болели, но желобок постепенно поднимался все выше, и работать становилось удобней. Он уже предвкушал момент, когда возросшее облегчение перевесит усталость, но потом понял, что этого не случится. Он сел на пол, и лицо его оказалось всего в нескольких дюймах от каменной стенки. Он прижался к ней лбом. Руки упали.

— Можно пойти полежать немного в своей щели. Можно свернуть куртку и посидеть у Гнома.

Он оторвал лоб от скалы и снова взялся за работу. Выдолбленная полоска росла. Когда нижняя часть сомкнулась с верхней, он сел, откинулся назад и внимательно оглядел свое творение.

— Нужно было сделать наклон побольше. А, ч-черт.

Он состроил рожу скале и начал долбить в верхней части, чтобы увеличить наклон.

— С краю надо сделать поглубже.

Потому что объем воды… Тут он передумал и принялся размышлять вслух.

— Объем воды на каждом заданном отрезке желоба будет равен объему воды, собравшейся выше, и таким образом — соответствовать площади скалы.

Он ударил по камню — брызнули искры. Руки уже не слушались, и он сел на дно щели, разглядывая свою работу.

— Теперь я мог бы создать настоящее инженерное сооружение. Найду скалу со сложной поверхностью, внизу — место для резервуара и выдолблю целую сеть направляющих желобов. Получится великолепно. Как замок из песка.

Как римский император, который провел в город воду с гор.

— Вот он, мой акведук. Я назову его «Клавдий».

Он опять принялся сыпать искрами, поставив себе целью сокрушить неприступность скалы.

— Интересно, сколько еще придется с этим возиться?

Он лежал в расселине на спине и чувствовал, как она поет. «Клавдий» был похож на длинный белесый шрам.

— В твердости этого камня есть что-то сатанинское. Просто камень не может быть таким твердым. Да еще и знакомым к тому же.

Давила страшная тяжесть. Он решил ей сопротивляться и сел.

— Нужно было насушить водорослей и постлать в щели. Что-то слишком много таких «нужно». Чтобы спастись и выжить, не хватает еще одной пары рук. Может, подыскать себе новую «спальню»? Наверху. Здесь тепло.

Слишком тепло.

— Внутри все ноет, будто отбитое, — все до костей. Я — как огромный сплошной синяк. И отек.

Черный шар раскрыл небу свое створчатое окошко. Голос улетучивался в проем, будто пар в жаркий день.