Первый удар. Книга 2. Конец одной пушки

— Как ты думаешь, нас не выселят отсюда? А вдруг выселят! И вернемся мы тогда в нашу лачугу!

— Не волнуйся. Сделаем все возможное. Послушай, как, по-твоему, годится так начать? «Дорогие товарищи! Вам пишет рядовой член партии. Находясь в самом центре американской оккупации, я хотел бы сказать вам…»

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Снег радует

— А как же с детьми? Одни останутся?

— Ты что хочешь сказать? По-твоему, лучше мне не ходить на собрание? — спрашивает Полетта.

Анри задал вопрос как бы вскользь, не решаясь даже самому себе признаться, что именно он хотел сказать. А теперь ему стыдно и вместо ответа он чуть пожимает плечами. До чего в нас, мужчинах, живучи старые взгляды на женщину. И как же это он до сих пор не может их вытравить в себе!.. Просто страшно становится! Как только перестаешь следить за собой, они и вылезут. Очень было бы стыдно ответить на вопрос Полетты — «Да». Впрочем, она напрямик сказала бы ему все, что думает по этому поводу: «Ведь ты сам уговаривал меня вести партийную работу! Значит, ты разыгрывал комедию? Дети ведь не плачут без меня, когда я ухожу на поденщину. Да они никогда не бывают одни — у нас здесь кругом соседи и поближе, чем была Мария в бараке, и…» Теперь, поразмыслив, Анри и сам все понимает. Но ничего уже не поделаешь, слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Вопрос его мог означать только одно — упрек. Поняла ли она? Наверно. Но Полетта делает вид, что немой ответ мужа вполне ее удовлетворил.

— Как ты думаешь, — говорит Анри, — стал бы я вместе с тобой готовиться к этому собранию, если бы не хотел, чтобы ты на него пошла?

— Верно, — отвечает она посмеиваясь, — А если хочешь, можешь остаться с ребятишками. Почему это только женщина должна стоять у плиты да за корытом?.. Может постоять и мужчина.

— Не приписывай мне того, чего я не говорил.

— Нет, серьезно. Ведь сейчас самое лучшее, что мы можем для детишек сделать — это отвоевать для них дом, — говорит Полетта примирительно, подойдя к мужу, и сжимает его лицо ладонями. — Ты согласен? Не сидеть же над ними, сложа руки, и ждать, пока нас всех отсюда выкинут и заставят вернуться в барак?

— Ну, зачем ты объясняешь мне? Я же знаю, — защищается он, обнимая ее за плечи. Но тут же опускает руку и, злясь на себя, думает: «Ты неискренен, ты лжешь самому себе».

Почувствовав его смятение, Полетта приходит ему на помощь:

— Знаешь, мне страшновато. Ведь я никогда не говорила речей.

Анри спешит искупить свою вину:

— Всегда так бывает в первый раз. Вот увидишь, это легко, легче, чем кажется. Тем более, что все готовы бороться против выселения, решительно все.

— Ну, конечно! — шутит она. — Ты уже хочешь преуменьшить мои будущие заслуги. «Легко!»

Она или смеется над ним или не поняла — на этот раз он ничего подобного не хотел сказать.

— Почему ты говоришь «на этот раз»? — спрашивает Полетта.

Анри откровенно признается в нехорошем чувстве, с которым задал вопрос о детях. Полетта как будто только и ждала этого признания и тут же бросилась мужу на шею. Чувствуется, что она очень нервничает перед собранием — ведь она будет выступать впервые.

— Ты не тревожься за детей, — говорит она уже без всякого укора. — Жоржетта обещала присмотреть за ними. Она услышит через стенку… Я ей оставлю ключ, и она будет время от времени заходить. Ты же понимаешь, я их так не брошу. Ну, как? Заботливый папаша больше не беспокоится?

— Пользуешься случаем? Разыгрываешь меня?.. — Анри хватает ее за руки и кричит: — Береги ухо!

Оба сразу превращаются в детей. Пятнадцать лет они любят друг друга, и столько им пришлось пережить тяжелого, а молодость берет свое: обоим хочется подурачиться.

— Не смей! — кричит она. — Хотя… так я тебя и испугалась!

Он обнимает Полетту и, как всегда, пытается тихонько укусить ее за ухо. Это шуточное наказание в игре. Она отбивается, и оба хохочут. Но в глубине души Полетта боится, как в детстве, когда играли в волка: а вдруг в самом деле укусит. Анри удается наконец схватить ее. Он нагибается к ее уху И, сделав свирепое лицо, спрашивает:

— Ну, говори — просишь прощенья?

— Ни за что! Никогда ни у кого не просила прощенья. Попробуй только! Если укусишь — прощайся с трубкой. Спрячу ее на два дня.

Он чуть прихватывает зубами ее ухо и потом бежит к календарю. Теперь вопрос в том, кто первый достанет трубку из мешочка под календарем. Тут и Анри в свою очередь пугается: «На два дня у нее, конечно, не хватит жестокости… Но на один вечер она способна оставить меня без трубки». К счастью, он почти всегда первым запускает руку в мешочек. Но календарь от таких состязаний быстро треплется.

— Мы просто сумасшедшие! — говорит Полетта, задыхаясь от смеха. — Если бы нас кто увидел!

— Не беспокойся, все такие же, как мы. Все иногда дурачатся. Даже какой-нибудь кисляй, который страдает постоянным несварением желудка.

— Товарищ секретарь секции! — говорит она строгим голосом.

Оба хохочут.

— А что? Только враги считают нас сухарями. Ты видела в кино картину «Ленин в Октябре»? Каким он был? А ведь сколько у него было забот!..

— По правде сказать, кое-кого по виду можно счесть сухарем! — говорит Полетта, грозно указывая на мужа. — Тебя, например…

— Что? — спрашивает он с подчеркнутым удивлением, понимая, что она сейчас попадет в цель.

— Вот тебе и «что»! Не спорь, пожалуйста. Ты иной раз напускаешь на себя такой строгий вид, будто ты и в самом деле ужасно строгий.

— Иногда не мешает.

— Да ты не только на собраниях серьезничаешь. А вот, например, на демонстрациях — иногда я смотрю на тебя и думаю: господи, как важно выступает, еще и грудь выпячивает.

— Это я от гордости. Но все-таки ты преувеличиваешь, честное слово преувеличиваешь! И за это будешь наказана!..

— Ой, боюсь! — лукаво бросает она. — Уходи скорей! На собрание опоздаешь.

— Верно. Только пять минут осталось. Дай скорей пиджак. Слушай, собрания сегодня не затянутся. Одно — с секретарями железнодорожных ячеек. Их трое. Второе — с секретарями металлистов — их четверо или пятеро. Если с железнодорожниками быстро кончим, я заеду домой перекусить. Тогда повидаю тебя перед твоим выступлением.

— А если не заедешь, все-таки вспомни обо мне в тот час, когда у меня начнется собрание. Хорошо? Обещаешь?

Анри мчится на велосипеде и в душе улыбается. А может быть, улыбается и по-настоящему — в темноте не видно. Погода хорошая, приятный морозец. Мягко падает снег. Впервые за многие годы Анри радуется снегу. Он и забыл, что снег может быть приятен. Когда они жили в бараке, вы же помните?..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Опасность

— Раз нас будет всего четверо, незачем идти в секцию, — сказал Артюр Гарсон. — Можно собраться у меня на кухне. Нам будет спокойно, да и к вокзалу ближе.

— А мы не помешаем твоей жене? — спросил Анри.

— Она тоже член партии.

— А все-таки, может мы стесним ее?

Анри оказался прав. Только началось обсуждение, как Артюр, прервав Анри, спросил у жены:

— Констанс, что ты там делаешь?

Она сидела на корточках перед печкой и засовывала в духовку кирпич.

— А что? Грею кирпич. Положу его себе в постель и спать лягу. Чего ж вам мешать?

— Да ты что — в уме? Так рано спать?

— Вы нам нисколько не мешаете, — сказал Анри. — Скорее уж мы вам мешаем.

Видно, Констанс только этого и ждала, она сейчас же отошла от печки и села на свое место.

— Я не то хотела сказать, — начала она оправдываться, по всей вероятности искренно.

Хотя Констанс и член партии, но очень возможно, что про себя она подумала: «Еще бы не хватало, чтобы я мешала в своем собственном доме».

Но как бы там ни было, в собственном или не в собственном доме, а все же она немного мешала. И не надо тут видеть пренебрежительного отношения к женщинам. Будь на ее месте мужчина, положение оказалось бы таким же. Просто жена Артюра, как говорится, менее «подкована» в политических вопросах, чем все собравшиеся в ее кухне. Иногда Анри думал: правильно ли она воспринимает то, что мы обсуждаем между собой. Может быть, и напрасно опасаешься, но когда говоришь, приходится думать и о ней, приводить дополнительные доводы, чтобы понятнее объяснить; железнодорожники — они поймут с полуслова. А в общем — ладно…