Первый удар. Книга 2. Конец одной пушки

— Только не в Корее! — бросил Фернан.

Жером искоса взглянул на него. Нет, совершенно ясно, парень ничего дурного не вкладывал в свое замечание.

— На нас они, разумеется, смотрят как на нищих, наше-то жалованье — десять франков в день.

— Мы, оказывается, годимся только на то, чтобы стоять регулировщиками — освобождать дорогу для их машин, — добавил Фернан.

И Мишель тут же вспомнил, как несколько дней назад он стоял в наряде, совсем близко отсюда, на перекрестке дорог, где недавно американский грузовик раздавил старика из поселка. В обязанности часового входило сгонять всех с перекрестка в те часы, когда американские грузовики мчатся к военному складу. Это невольно вызывало у людей насмешливую улыбку. Легко догадаться, что́ они думали, а некоторые, как будто шутя, высказывали свои мысли вслух. Но самым неприятным были не замечания прохожих. К этому Мишель уже привык — не в первый раз приходилось нести подобные наряды. Очень уж досадно было, что его поставили так близко от поселка, он все время боялся — вдруг появится Алина и увидит его в этой нелепой роли. Хуже, чем нелепой. Мишелю не понравилось, что в разговоре затронули его больное место. Он покраснел и, желая отвести опасность, сказал;

— Да хватит вам разговаривать! Давайте лучше выпьем. Хоть на один вечер позабыть о неприятностях.

И вот тут произошла катастрофа.

Жером отпил глоток, потом поднял стакан и, разглядывая вино на свет, сказал Мишелю:

— А ситроэновское-то вино очень даже неплохое!

Мишель покраснел до ушей. Тэо и Фернан заметили его смущение, но ничего не поняли. Не покрасней Мишель, они приняли бы слово «ситроэновское» за марку вина. Марка, правда, несколько необычная, но мало ли что бывает…

— Да это шутка! — воскликнул Мишель с деланным смехом. — Наша с Жеромом шутка.

Перестарался парень. Скажи он просто: «Это наше с Жеромом дело», все могло бы обойтись. Но…

— Какая же шутка? — удивился Жером. — Ты, что же, подшутил надо мной? И письмо и все остальное — шутка? — спросил он, бросив взгляд на Леону. Жером был огорчен и недоволен Мишелем. — Нехорошо так шутить, — добавил он.

— Я не то хотел сказать, — поспешно ответил Мишель, готовый на все, лишь бы разубедить Жерома.

Ни Тэо, ни Фернан не решались ничего спросить, но у обоих был изумленный вид, и Мишель счел нужным повторить, все с тем же натянутым смехом:

— Вы не слушайте! Это наша с Жеромом тайна!

По лицам гостей видно было, что они почувствовали себя здесь лишними, и Бувар решил идти напролом:

— Ничего не понимаю. Почему тебе не рассказать, что они едят коврижку и пьют вино, купленные на деньги товарищей с Ситроэна? Ты что же, стыдишься этого? Если стыдишься, так нечего было брать деньги, которые тебе прислали. — И он встал, сердито фыркнув. — Это не грязные деньги!

Мишелю хотелось сквозь землю провалиться. Он украдкой взглянул на Алину и увидел, что и она удивленно смотрит на него.

— Жером! — взмолился он. — Вы же знаете… Я совсем не так думаю.

— Так в чем же дело? — сухо спросил Жером. — Ничего не понимаю во всей этой истории.

Вдруг Тэо вскочил со стула.

— Я все понял! — заявил он.

«Хоть бы он-то не обиделся», — подумал Мишель.

Видимо, нет. Скорее наоборот. Тэо с трудом проглотил слюну и, размахнувшись, сильнее, чем собирался, хлопнул Мишеля по спине.

— Ах ты, дурень! — сказал он, чтобы скрыть свое волнение. — Ты разве не понял? Мы с Фернаном тебя разыгрывали!

— Что?

— А ты и в самом деле вообразил, будто мы рассчитывали на пирушки, на знакомство с какой-то твоей родственницей? Мы нарочно поддразнивали тебя. Хотелось посмотреть, как ты будешь врать. Мы же не дети. Нам сказали, что Жером работает докером, и мы великолепно поняли — значит, у него не густо. Но, видно, мы зашли слишком далеко, не следовало с этим шутить, — сказал он тихо Фернану. И, повернувшись к Жерому и Леоне, добавил:

— Не обижайтесь. Я хорошо понимаю, как вам живется, да и Фернан тоже. Нам это знакомо, и мы всё понимаем.

Фу ты, чорт, до чего это трудно! Тэо повернулся к Мишелю и еще раз хлопнул его по спине:

— Ей-богу — дурень! Вон какую кашу заварил. И все из-за своей скрытности. Ты, значит, не верил, что мы можем все понять? А теперь вот неизвестно, как из всего этого выпутаться! Очень остроумно!

Напряжение было нестерпимым, и Тэо спас положение. Теперь и Жером, и Леона, и Алина все поняли. Так или иначе, паутинка хитрости должна была прорваться. Мишель и злился на товарищей, особенно на Тэо, и готов был броситься им на шею, особенно к Тэо. А тумак вызвал у него мальчишескую реакцию.

— Ах так! — крикнул он со смехом, вскочив из-за стола. — Вы разыгрывали меня? Ну, теперь держись!

Он с кулаками набросился на Тэо, тот дал сдачи. Схватка двух боксеров послужила разрядкой. Противники поддерживали друг друга — оба задыхались от смеха и еле держались на ногах. Семейство Буваров тоже хохотало, а Фернан, изображая судью на ринге, прыгал вокруг борцов и кричал: «Разнять их! Разнять!..»

Жером, оправившись от изумления, решил, что все получилось к лучшему. Он вылил остаток вина из бутылки в стакан и, подняв его, воскликнул:

— Пью до дна за здоровье победителя!

— Вот глупые… Точно мальчишки!.. — сказала Алина.

Когда гости ушли и Алина легла спать, Жером сказал жене:

— Надо последить за дочкой. Ты заметила, как она сегодня смотрела на него! Мы с тобой не ошиблись.

— Но она совсем еще ребенок. В ее годы рано еще об этом думать.

— Он хороший парень, это видно. И ничего плохого никогда не сделает. Но он уедет в Париж… а что будет дальше, кто знает? Тоже ведь совсем мальчик. Может быть, все это быстро пройдет…

— Да, Париж далеко. И вообще мало ли что может случиться за три-четыре года? А ведь раньше ни о чем не может быть и речи. Не хочется мне, чтобы она так рано узнала огорчения. Нет уж, право… Лучше все сразу же оборвать!

— Нет, зачем? Ведь ничего плохого нет. Хоть она и молода… Я не хочу, чтобы потом она нас упрекала… Мы не имеем права.

— Знаешь, когда он пишет ее портрет… они подолгу сидят молча вдвоем.

— Ты же с ними сидишь.

— А разве я знаю, какие у нее мысли в голове? Напрасно мы разрешили ему писать портрет!

— А у него здорово похоже выходит.

Жером умолк, и долго стояла тишина; жена поняла, что он думает о чем-то другом.

— Как жалко! — сказал он вдруг. — Марки дороги стали.

— Какие марки?

— Почтовые, конечно.

— А зачем тебе марки?

Жером начал издалека с явным намерением попросить о чем-то:

— Я записал адрес. Как по-твоему, не послать ли письмецо товарищам с Ситроэна? Пожалуй, им приятно будет. Написать бы что-нибудь хорошее… словом поблагодарить их. Ты как думаешь?

— Ну что ж, пятнадцать франков — не такой уж большой расход.

Жером знает жену: даже если бы марка стоила пятьдесят франков, Леона ответила бы то же самое. Единственный подарок, который она может сделать мужу, — это прощать ему его безрассудства.

— Ты думаешь?

Жена иронически смотрит на него и ласково смеется. Ее глаза говорят: «Не прикидывайся, будто ты раздумываешь. Теперь меня не проведешь. Я все твои хитрости знаю!»

— Да у нас и писчей бумаги нет.

— Вырви листок из тетрадки. Только из середины. Дочка не заметит. А за календарем засунут конверт. Давно уж там торчит.

Жером садится к столу.

— Ты карандашом хочешь писать?

— Нет. Но такое письмо надо сначала написать начерно.

— Тогда не бери хорошей бумаги.

— Я пишу на оборотной стороне листовки, которую мы сегодня выпустили. У меня одна осталась.

— Почему же вы опять напечатали только на одной стороне?

— Чтобы скорее работа шла… а то надо бы переворачивать, когда печатали. Если бы мы сегодня утром не раздали листовки, возможно, что все уже взлетело бы на воздух.

— А теперь, думаешь, они не взорвут?

— Теперь им труднее. Мы их разоблачили, и все бы поняли, кто совершил преступление. С раннего утра только и разговоров, что об этом! Многие не решаются поверить, и если бы эти негодяи устроили взрыв — все обернулось бы против них самих.