Сюннёве Сульбаккен

— Все зависит от того насколько у нас хватит сил, — ответил Семунд и встал перед Карен так, чтобы закрыть от нее молодую парочку. — Я часто думал о том, что хорошо бы соединить каких-нибудь два хутора в одно хозяйство и работать сообща. И дела, тогда пошли бы лучше.

— Что ж, тогда, им никакая засуха не будет страшна, — сказала Карен, делая шаг в сторону.

— Ну конечно, — подхватила Ингеборг, став рядом с мужем, чтобы Карен все равно ничего не увидела, — ведь есть же участки, где урожай созревает раньше, — чем на других местах. Вот, например, Сульбаккен идет обычно дней на четырнадцать впереди нас.

— Это дело легко поправить, — медленно сказал Гутторм, подходя поближе. Карен метнула на него быстрый взгляд. — Но тут многое надо принять в расчет, всякое ведь может случиться, — добавил он.

— И я говорю то же самое, — вставила Карен, подвигаясь то вправо, то влево, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.

— Ах да… всякие, конечно, бывают препятствия, — заметил Семунд, — невольно улыбаясь при этом зрелище.

— Твоя правда, — подтвердил Гутторм, но его жена резко прервала его:

— Не все в нашей власти. Лишь один бог всемогущ, и все будет так, как угодно господу

— Ну, вряд ли господь станет возражать против того, чтобы мы помогали друг другу, когда будем убирать урожай.

— Думаю, что не станет, — ответил Гутторм и серьезно посмотрел на жену.

Та предпочла перевести разговор на другую тему.

— До чего много народу сегодня в церкви, — сказала она. — Как хорошо, когда люди находят дорогу в обитель господню.

По-видимому, ни у кого не было охоты отвечать ей, и Гутторм сказал:

— Мне кажется, что в наши дни у людей прибавилось страха божьего. Теперь в церкви куда больше народу, чем в дни моей молодости.

— Да… и народу вообще стало больше, — согласился Семунд.

— Так-то оно так, — заявила Карен, — но, боюсь, многие из них пришли сюда просто по привычке.

— Возможно, молодые… — подумала вслух Ингеборг.

— Да, для молодежи церковь стала местом встреч, — сказал Семунд.

— А вы слышали, что от нас уходит наш, пастор? — Карен снова перевела разговор на другую тему.

— Как жалко, — отозвалась Ингеборг. — Он и крестил и конфирмовал всех моих детей.

— А ты бы хотела, чтобы он их и венчал? — шутливо спросил Семунд, откусывая щепку от палочки, которую срезал по дороге в церковь.

— Когда же наконец начнется служба? — сказала Карен, с нетерпением поглядывая на церковную дверь. — Да, сегодня что-то жарко, — ответил Семунд в том же шутливом тоне.

— Идем, Сюннёве, уже пора.

Сюннёве вздрогнула и повернулась к матери, потому что в это время она как раз разговаривала с Торбьорном.

— Ты разве не подождешь, пока зазвонит колокол? — спросила Ингрид, украдкой посмотрев на Сюннёве.

— И мы пойдем все вместе, — прибавила Ингеборг. Сюннёве совсем растерялась и не знала, что отвечать.

Позади нее стоял Семунд.

— Подожди немного, скоро колокола зазвонят… и для тебя, — сказал он.

Сюннёве сильно покраснела, а ее мать в упор посмотрела на Семунда. Однако он улыбнулся и сказал:

— Все будет, как угодно господу, ведь ты сама только что говорила об этом.

И он пошел к церкви, остальные последовали за ним.

У дверей толпились прихожане, ибо оказалось, что церковь еще заперта. Они подошли ближе, чтобы спросить, в чем дело, но в это время двери открылись и народ повалил внутрь. Однако всем сразу войти было трудно, некоторых оттеснили назад, и те, кому удалось войти первыми, потеряли из виду отставших. У церковной стены стояли двое мужчин. Один из них был высок ростом, широкоплечий, со светлыми прямыми волосами и тупым носом. Это был Кнут Нордхауг. Увидев Гранлиенов Кнут сразу замолчал и немного смутился, но продолжал стоять на том же месте.

Когда Семунд проходил мимо, он посмотрел на Кнута в упор, но тот не отвел взгляда, хотя и смотрел уже не так уверенно. За Семундом шла Сюннёве и когда она совершенно неожиданно для себя увидела Кнута, то побледнела как смерть. На этот раз Кнут опустил глаза и отошел от стены, чтобы куда-нибудь уйти. Но едва он сделал несколько шагов, как увидел перед собой четыре хорошо знакомых ему лица: перед ним стояли Гутторм, его жена, Ингрид и Торбьорн. Кнут так растерялся, что пошел пряма на них и, сам не сознавая того, очутился лицом к лицу с Торбьорном. Он сделал движение, словно сразу хотел повернуть обратно, но вокруг уже собралось много народу, и теперь ему было не так-то просто уйти.

Эта сцена разыгралась на паперти, возле самой лестницы. Выше по лестнице, у входа в ризницу, стояла Сюннёве, а за ней Семунд. Они были хорошо видны на своем возвышении, и сами тоже могли легко наблюдать за всем происходящим внизу. Сюннёве забыла обо всем на свете; она стояла и видела одного Торбьорна; смотрели на него и Семунд, и Ингеборг, и Гутторм с женой и Ингрид. Торбьорн чувствовал их взгляды и словно окаменел. Однако Кнут подумал, что надо что-то предпринять, и после минутного колебания сделал едва заметное движение рукой, словно протягивал ее Торбьорну, но по-прежнему молчал. Торбьорн тоже слегка приподнял руку, но не настолько, чтобы их руки могли соединиться.

— Здрав… — начал Кнут и вдруг осекся, вспомнив, что это приветствие было очень неуместно в данном случае. Он даже слегка попятился, но в этот момент Торбьорн поднял голову и встретил взгляд Сюннёве, которая была бледна как полотно. Тогда Торбьорн решительно шагнул вперед, крепко пожал Кнуту руку и громко сказал, чтобы стоящие поблизости могли слышать его:

— Здравствуй, Кнут! Я думаю… все, что случилось между нами, пошло нам обоим на пользу.

С губ Кнута стали срываться звуки, очень похожие на рыдания; несколько раз он пытался заговорить, но не мог сказать ни слова. Торбьорну нечего было говорить, он просто стоял, опустив голову, и ждал, что скажет Кнут. Но тот не мог вымолвить ни слова. Торбьорн тоже молчал и крутил в руках молитвенник. Вдруг молитвенник выскользнул у него из рук и упал на землю. Кнут тотчас же нагнулся, поднял его и подал Торбьорну. Торбьорн слегка наклонил голову и поблагодарил его. Но когда он снова взглянул на Кнута и увидел, что тот по-прежнему не смотрит на него, он подумал, что самое лучшее сейчас — это уйти. И он вошел в церковь.

Остальные тоже направились к церкви; когда Торбьорн, усевшись на свое место, посмотрел на скамью для женщин, он увидел лицо Ингеборг, сияющее материнской нежностью. Рядом с ней сидела Карен Сульбаккен, которая, несомненно, ожидала, что Торбьорн посмотрит в ее сторону. Поймав его взгляд, она трижды кивнула ему в ответ, и так как это явно удивило его, она снова трижды кивнула ему еще приветливее, чем раньше. А Семунд шепнул ему на ухо:

— Я так и думал.

Они прослушали начальную молитву и пропели псалом; потом вперед выступили конфирманты, а Семунд снова шепнул Торбьорну:

— Вряд ли у Кнута надолго хватит кротости; чем больше будет расстояние между Гранлиеном и Нордхаугом, тем лучше.

Начинается конфирмация, из алтаря выходит пастор, и дети поют конфирмационный псалом. Их нежные голоса, сливающиеся в общем хоре или звучащие отдельно, такие звонкие и ободряющие, всегда глубоко трогают молящихся, особенно тех, кто сам недавно конфирмовался. Потом наступает тишина, и когда пастор, тот самый пастор, что стоит здесь вот уже двадцать лет и за эти двадцать лет столько раз будил в каждом из присутствующих то лучшее, что обычно дремлет в его душе, когда он выходит из алтаря, сложив на груди руки, — это трогает до слез. А когда пастор обращается к родителям и просит их вознести молитву за детей, дети начинают плакать. Торбьорн, который еще совсем недавно был на краю могилы и думал, что на всю жизнь останется калекой, тоже плачет, особенно, когда молодые конфирманты дают перед алтарем обет в непоколебимом убеждении, что никогда не нарушат своей клятвы.

За все время службы Торбьорн ни разу не взглянул на скамью для женщин, но когда служба кончилась, он подошел к Ингрид и что-то шепнул ей на ухо, потом быстро протиснулся к двери и вышел из церкви. Злые языки утверждали, что, вместо того чтобы сразу выйти на дорогу, он поспешно поднялся по склону горы и исчез в лесу, однако достоверно никто ничего не знал. Семунд хотел было поискать сыно, но тут заметил, что Ингрид тоже пропала и почему-то раздумал. Тогда он решил найти Сульбаккенов, чтобы вместе идти домой.