Сюннёве Сульбаккен

Вдруг Семунд поднял голову.

— Спасибо вам, доктор, — сказал он, пожал ему руку и пошел к дому.

В это самое время Ингрид сидела возле больного.

— Если ты в состоянии меня слушать, то я расскажу тебе кое-что об отце, — сказала она.

— Рассказывай, — коротко ответил Торбьорн.

— В тот вечер, когда доктор был здесь первый раз, отец вдруг исчез, и никто не знал, куда он пошел. Оказывается, он пошел в Нордхауг. Там очень испугались, когда увидели его. Отец сел к гостям и пил вместе с ними, и жених рассказывал потом, что он основательно захмелел. Лишь тогда он стал расспрашивать о несчастье, случившемся с его сыном. Ему рассказали все, что произошло в тот злополучный день. В это время к ним подошел Кнут. Отец захотел, чтобы Кнут сам рассказал все как было, и пошел с ним к тому месту, где произошла драка. Гости последовали за ними. Кнут рассказал, как ты избил его после того, как повредил ему руку. Но Кнут не хотел рассказывать, что произошло после этого; тогда отец выпрямился и спросил Кнута, не так ли все было, потом с этими словами он приподнял Кнута, левой рукой прижал его к стене, а правой вытащил нож. Кнут изменился в лице, а гости сразу замолчали. Но отец бросил нож на землю, сказав, что не хочет стать подлецом, снова поднял Кнута и отнес его во двор. Там он швырнул его на каменную площадку перед крыльцом, на которой еще оставались следы твоей крови. «Не могу вот так взять и отпустить тебя», — сказал отец. Многие видели, что на глазах у него были слезы. Но он не ударил Кнута ножам, а сам Кнут лежал неподвижно. Отец снова поднял его и, снова бросил на землю. «Тяжело отпускать тебя», — сказал он, глядя, на Кнута в упор и не выпуская его из рук,_

В это время мимо проходили две старухи, и одна из них сказала: «Подумай о своих детях Семунд Гранлиен». Говорят, отец сразу же отошел от Кнута и тут же покинул хутор. Кнут тоже ушел со свадьбы и больше не возвращался.

Едва Ингрид закончила свой рассказ, как дверь открылась и кто-то заглянул в комнату: это был отец. Ингрид тотчас же вышла, и Семунд подошел к больному. О чем они говорили друг с другом — этого никто не знал; Ингеборг, которая стояла за дверью, пытаясь хоть что-нибудь услышать, разобрала всего несколько слов; ей показалось, что они говорили о его выздоровлении. Но она не была в этом уверена, а входить в комнату ей не хотелось, пока там был Семунд. Когда Семунд вышел от Торбьорна, он был очень спокоен и лишь глаза у него покраснели.

— Наш мальчик будет жить, — сказал Семунд, проходя мимо Ингеборг. — Но один бог знает, вернется ли к нему здоровье.

Ингеборг заплакала и пошла следом за мужем. Они уселись рядышком на ступеньку, и о многом было переговорено за то время, что они там сидели.

Когда Ингрид тихо вошла в комнату к Торбьорну, она увидела у него в руке листок бумаги. Торбьорн сказал ей медленно и спокойно:

— Передай эту записку Сюннёве, когда увидишь ее. Ингрид прочитала записку, отвернулась и горько заплакала. Вот что в ней было написано:

«Глубокоуважаемой Сюннёве Сульбаккен, дочери Гутторма!

Когда ты прочитаешь эти строки, между нами уже все будет кончено. Ибо я не тот, кому суждено быть твоим мужем. Да будет с нами милость господня.

Торбьорн Семундсен Гранлиен».

Глава шестая

Уже на другой день Сюннёве узнала, что Торбьорн был на свадьбе в Нордхауге. Об этом ей рассказал младший брат Торбьорна, который пришел на горный выгон. Но перед тем как отпустить брата на выгон, Ингрид поймала его в сенях и научила, что нужно говорить Сюннёве, а что не нужно, Сюннёве узнала очень немного: по дороге в город у Торбьорна сломалась телега, и он заехал в Нордхауг, чтобы починить ее; там он сцепился с Кнутом и в драке получил несколько синяков; сейчас он лежит в постели, но ничего опасного у него нет — вот и все, что ей рассказали. Услышав это, Сюннёве скорее рассердилась, чем опечалилась. И чем больше она над этим раздумывала, тем тяжелее у нее становилось на душе. Ведь сколько раз он обещал ей вести себя так, чтобы ее родители не могли к нему придраться. Можно было подумать, что сам господь решил разлучить их. Но все равно, что бы там ни случилось, они всегда будут вместе, — решила Сюннёве и заплакала.

На гранлиенский выгон редко кто захаживал, и вот время шло, а Сюннёве по-прежнему ничего не знала о Торбьорне. Неизвестность мучила ее, Ингрид все не появлялась, и Сюннёве стала догадываться, что стряслась какая-то беда. Теперь уж она не распевала так весело, собирая вечеров коров, как бывало раньше, и плохо спала по ночам, — ей очень недоставало Ингрид. Поэтому днем она чувствовала себя утомленной, и у нее все время было плохое настроение. Она хлопотала по хозяйству, скребла ведра и горшки, приготовляла сыр и доила коров, но делала все это с мрачным и унылым видом, без огонька, так что младший брат Торбьорна и другие ребята, которые пасли с ним скот, стали догадываться, что между Сюннёве и Торбьорном что-то есть, и это давало им обильную пищу для разговоров.

На восьмой день после того, как Ингрид позвали домой, под вечер, у Сюннёве было тяжелее на сердце, чем когда бы то ни было. Прошло так много времени, а о Торбьорне по-прежнему ни слуху ни духу. Сюннёве оставила работу и стала смотреть на родной хутор; это хоть немного заменяло ей общество друзей, а ей не хотелось быть сейчас одной. Она сидела так долго, что почувствовала усталость, положила голову на руку и тотчас же уснула; солнце сильно припекало, и сон ее был неспокойный. Ей снилось, что она находится в своей комнате на Сульбаккене, где она обычно спала. Она ощущала чудный аромат цветов, но это был не тот аромат, к которому она привыкла, — казалось, это пахли полевые цветы. Но как они могли попасть сюда? — подумала Сюннёве и выглянула из окна. Ах, вот оно что, в саду стоял Торбьорн и сажал полевые цветы.

— Милый, зачем ты это делаешь? — спросила она.

— Твои цветы все равно не будут расти! — сказал он и пошел с ними в глубину сада.

Сюннёве стало жаль цветов, и она попросила, чтобы он принес их ей.

— Что ж, с удовольствием, — сказал Торбьорн, собрал цветы и пошел к ней.

Но Сюннёве, очевидно, была уже не в своей комнатке наверху, потому что он сразу очутился возле нее. Вдруг в комнате появилась мать.

— Господи Иисусе! — воскликнула она. — Что здесь нужно этому скверному мальчишке из Гранлиена?

Она бросилась вперед и загородила Торбьорну дорогу. Но это его не остановило, и они вступили в борьбу.

— Мама, мама, он только хотел принести мне цветы! — умоляла Сюннёве и плакала.

— А мне все равно, что он хотел принести, — отвечала мать, не отступая ни на шаг. Сюннёве так испугалась, так испугалась, что даже не знала, кому желать победы, матери или Торбьорну; но ни один из них не должен погибнуть, это она знала наверняка.

— Осторожней, не наступите на мои цветы, — закричала Сюннёве, но какое там: мать и Торбьорн бились все с большим ожесточением, и чудесные цветы рассыпались по полу. Мать топтала их, Торбьорн тоже то и дело наступал на цветы. Но когда в пылу борьбы Торбьорн уронил цветы, он вдруг стал страшно безобразен: волосы у него выросли длинные-предлинные, лицо стало огромным, глаза злыми, а на руках выросли когти, и он вонзил их в мать.

— Мама, осторожней, разве ты не видишь, что это не он, осторожней! — закричала Сюннёве. Она хотела броситься на помощь матери, но ноги ее словно приросли к полу. Тут ее кто-то позвал, потом еще и еще раз. Вдруг Торбьорн исчез, исчезла и мать. Ее опять позвали:

— Я здесь, — крикнула Сюннёве и проснулась.

— Сюннёве!

— Я здесь, — снова откликнулась она и подняла голову.

— Где ты? — послышалось в ответ. «А, это мама», — подумала Сюннёве; она встала и пошла навстречу матери, которая поджидала ее, держа в одной руке корзинку, а другой закрывая глаза от солнца.

— Что же ты спишь на голой земле! — сказала мать.

— Я только прилегла немного отдохнуть, и не успела оглянуться, как заснула, — ответила Сюннёве.