Миссис Крэддок

Постепенно Берта стала лучше узнавать мужа. Выходя за Крэддока, она знала лишь, что любит его. Обоими двигали одни только чувства: Берта и Эдвард были марионетками, которых природа свела вместе и сделала привлекательными в глазах друг друга во имя продолжения рода. Берта, обуреваемая пылким желанием, бросилась в объятия супруга. Она любила Крэддока так, как любят звери — и боги. Он был мужчиной, она — женщиной, а мир — Эдемским садом, сотворенным силой страсти. Познание мужа породило в Берте еще большую любовь. Постепенно проникая в мысли Эдварда, она, к своему восторгу, обнаружила в них удивительную чистоту. С радостным изумлением Берта убедилась в совершеннейшей непорочности своего супруга. Было видно, что прежде Крэддок никогда не любил, что женщина для него — странное, почти неведомое существо. Она гордилась, что муж пришел к ней не запятнанным чужими объятиями, что губы, прикасавшиеся к ее губам, целомудренны. Супруги ни разу не затрагивали эту тему, но чутье Берты безошибочно говорило в пользу исключительной добродетели Крэддока. Его душа была поистине невинна. А если так, могла ли Берта не боготворить его?

Она чувствовала себя счастливой только рядом с мужем, ей доставляло особое удовольствие сознавать, что связующие их узы неразрывны, что она и Эдвард до самого конца, до последнего вздоха будут неразлучны. Берта с трогательной покорностью ходила за ним по пятам, как собачка; гордость ушла из ее сердца, она мечтала только о том, чтобы раствориться в Эдварде, сплестись характерами и существовать как одно целое. Она желала, чтобы он был ее единственной яркой чертой, и сравнивала себя с плющом, обвивающим ствол дуба, ведь Эдвард был мощным дубом, столпом и опорой, а она всего-навсего слабой женщиной.

Утром после завтрака Берта сопровождала мужа в обходе полей и ферм. Она оставалась дома и присматривала за хозяйством лишь тогда, когда ее присутствие могло ему помешать. Берта пробовала читать, но попытки заканчивались безуспешно, и она отшвыривала книгу в сторону. К чему ей читать? Для развлечения? Нет, поскольку она постоянно занята своим супругом, и если Берта знает, как любить, зачем нужны прочие знания? Частенько, ненадолго оставшись в одиночестве, она раскрывала ту или иную книгу, но довольно скоро опять уносилась мыслями к Эдварду и мечтала очутиться рядом с ним.

Берта жила, точно в волшебном сне, который длился без конца; ее счастье было не бурным, порождающим вихри и водовороты, но безмятежным и гладким. Она обитала в раю, расцвеченном всевозможными оттенками розового, где не было ни слепящего света, ни лиловых теней. Берта парила в небесах, и единственной связью с земной жизнью служила еженедельная поездка в Линхэм на воскресную службу. Было нечто восхитительно человеческое в этой бедной церквушке с ее сосновыми скамьями, густо покрытыми лаком, запахами помады для волос и бельевой синьки. Эдвард был одет в воскресный костюм, органист вымучивал ужасные звуки, фальшиво пел деревенский хор. Монотонное чтение молитв мистером Гловером напрочь лишало их всей красоты, служба велась сухо и прозаично. Два часа в церкви опускали Берту на землю ровно в той степени, в какой требовалось для осознания того факта, что жизнь состоит не только из высокой духовности.

Наступил апрель. На вязах перед Корт-Лейз начали распускаться листья — почки усыпали ветви мелким дождем, нежной зеленой дымкой, которая была заметна издалека, но исчезала при приближении. Коричневые поля оделись в летний наряд: буйно поднялся сочный клевер, дружно двинулись в рост посевы. Стояли дни, когда в воздухе разливалось благоухание, пригревало солнышко и сердце сладко замирало, радуясь долгожданному приходу весны.

Благодатные дожди напитывали почву водой, и бессчетные капли, свисавшие с ветвей, сверкали на солнце, которое вскоре проглядывало из-за туч. Застенчивые тюльпаны раскрывали бутоны и устилали землю цветистым ковром. Облака над Линхэмом поднялись выше, раздвинув горизонт. Птицы, робко пробовавшие голос в марте, теперь пели в полную силу и наполняли воздух звонким щебетом. В зарослях боярышника позади Корт-Лейз продемонстрировал красоту своей песни первый соловей. Повсюду поднимался густой дух земли — запах плодородной почвы и дождя, солнца и ласкового ветра.

Порой дожди заряжали без перерыва на несколько дней, и тогда Эдвард довольно потирал руки.

— Хоть бы лило всю неделю, полям обязательно нужна влага!

В один из таких дней Берта лежала на кушетке, а Крэддок стоял у окна, слушая ровный стук капель. Она вспомнила ноябрьский день, когда вот так же стояла у этого самого окна и глядела на унылый зимний пейзаж, а в ее сердце горел жаркий огонь любви и надежды.

— Эдди, милый, посиди со мной, — промолвила она. — Мы не виделись почти целый день.

— Мне нужно отъехать, — не оборачиваясь отозвался Крэддок.

— Нет, не нужно. Иди же ко мне.

— Хорошо, побуду с тобой пару минут, пока не подали двуколку.

Крэддок сел на кушетку, Берта обняла его за шею.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Он поцеловал.

— Какой ты странный! — со смехом воскликнула Берта. — Тебе как будто все равно!

Крэддок ничего не ответил, потому что в этот момент к крыльцу подкатила двуколка, и он вскочил с кушетки.

— Куда ты едешь?

— На ферму Эрн, к старому Поттсу, договориться насчет покупки овец.

— И только-то? Неужели ты не можешь остаться со мной, когда я тебя об этом прошу?

— С какой стати? Что мне делать дома? Гостей, насколько я знаю, мы не ждем.

— Я хочу побыть с тобой, Эдди, — жалобно протянула Берта.

Крэддок рассмеялся.

— Боюсь, ради этого я не могу отменить встречу.

— Тогда можно мне с тобой?

— Это еще зачем? — удивился Эдвард.

— Хочу быть рядом. Мне ужасно плохо от того, что мы всегда порознь.

— Ничего не всегда, — возразил Крэддок. — Черт побери, по-моему, мы не расстаемся ни на минуту!

— Значит, ты не скучаешь по мне так сильно, как я по тебе, — тихо проговорила Берта, опустив глаза.

— На улице льет как из ведра! Ты насквозь промокнешь.

— Какая разница? Зато я буду с тобой.

— В таком случае поехали.

— Тебя не волнует, поеду я или нет! Тебе это безразлично!

— Я считаю, очень глупо с твоей стороны выходить под дождь. Уверяю тебя, я сам ни за что бы не поехал, если б мог.

— Тогда поезжай.

Берта с трудом сдержала злые слова, готовые сорваться с языка.

— Будет гораздо лучше, если ты подождешь меня дома, — бодро сказал Крэддок. — Я вернусь к ужину. Ну, пока!

Эдвард мог выразить свою мысль иначе. Например, что будет счастлив, если Берта составит ему компанию, или что встреча может катиться к чертям, а он остается с любимой женой. Вместо этого он просто ушел, весело насвистывая. Ему было все равно. Щеки Берты запылали от унижения.

— Он меня не любит, — потерянно произнесла она и вдруг разрыдалась — впервые после свадьбы, впервые после смерти отца. Собственные слезы заставили ее устыдиться. Она попыталась их унять, но не сумела и продолжала горько плакать.

Слова Эдварда показались ей невероятно жестокими. Как у него только язык повернулся!

— Этого следовало ожидать, — вслух сказала Берта. — Он меня не любит.

Она разозлилась на мужа, припомнив все маленькие проявления холодности, которые так ранили ее сердце. Нередко Эдвард почти отталкивал ее, когда она хотела приласкать его, а он в тот момент был занят чем-то другим; часто никак не отвечал на ее страстные заверения в вечной любви. Неужели Эдвард не понимает, что его поведение задевает Берту? Она говорит, как сильно обожает ненаглядного Эдди, а того интересует, не закончился ли завод у часов!

Пока Берта размышляла о своем несчастье, незаметно прошло два часа. Услышав за окном стук колес, она удивилась. Первым ее желанием было побежать в прихожую и встретить Эдварда, однако она сдержала свой порыв. Берта очень сердилась на мужа.

Крэддок вошел и, крикнув с порога, что должен переодеться в сухое, отправился наверх. Разумеется, он и внимания не обратил, что в первый раз за все время супружества Берта не встретила его у дверей, — он вообще ни на что не обращал внимания!