Умереть в Париже. Избранные произведения

Она, видимо, успокоилась и сама за себя решила, что завтра должна непременно повидать Родительницу.

В ту ночь, лёжа в постели, я и так и этак вертел в голове рассказ Фукуи. Больные от прикосновения её рук исцеляются, те, кого гнетут душевные муки, воззвав к ней, находят разрешение от своих скорбей… Исполнился божественный завет, и через тридцать лет после кончины основательницы вновь женщина, наделённая небесным даром, пришла, чтобы совершить великий подвиг и спасти мир… Точь-в-точь как это описано в Ветхом завете, но может ли такое происходить в современном мире? Я не мог уснуть, блуждая в тумане мучивших меня сомнений. Бабушка тоже, лёжа под москитной сеткой, точно припоминая услышанное, непрерывно махала веером. Я не выдержал и сказал:

— Бабушка, если ты думаешь, что, встретившись с Родительницей, вылечишь глаза, боюсь, тебя ждёт разочарование.

Сказав это, я сам вздрогнул от своей жестокости.

— Говоришь, вылечу глаза… Я рада и тем, какие у меня есть. Благодаря тому, что я перестала видеть, мне открылась суть вещей, но что, если эта Родительница и в самом деле Бог, которого мы так ждали? Ждали, что он явится в тридцатую годовщину. С меня довольно, если я смогу её встретить. Если я пойму, что она — Бог, то буду спокойна, ведь это значит, что твой отец не заблуждался, когда привёл нас всех в эту веру. Тогда я смогу спокойно умереть. Если же пойму, что это не Бог, тогда, получается, твой отец всех нас сбил с толку… Я непременно должна с ней встретиться!

— Если она — Бог, то почему управление выволокло её вон?

— Госпожа основательница страдала, и вторая основательница должна пострадать. Именно поэтому мне кажется, что она подлинная.

— Неужто правда, что Бог явился? — приподнялась тётушка. — Как это было бы чудесно!

На следующее утро в сопровождении Фукуи мы посетили Родительницу в её деревне, расположенной в префектуре Хёго. Когда мы проезжали Кобе, один из пассажиров сказал, что прошлой ночью здесь были волнения из-за цен на рис.

— Всё ещё виден дым, — заметил он и рассказал о том, какие беспорядки творились на улицах.

В то время я ещё не увлекался социальными вопросами, мне было не до рисовых бунтов, я весь ушёл в мысли о предстоящей встрече с Родительницей, мне не терпелось узнать, что она за человек.

Оказалось, что Родительница — простая деревенская баба лет пятидесяти, живущая в кузнице.

— Милости просим. Мы вас уже заждались, — встретила она нас как давних знакомых. Она приготовила обед на четверых и даже разогрела к нашему приходу ванну.

— Вы, наверное, притомились, пожалуйте ополоснитесь. — Взяв бабушку за руку, она отвела её к ванне. Когда подошло время обедать, она проводила нас троих в гостиную с домашней божницей.

— Хоть вы и перестали видеть, — обратилась она к бабушке на кансайском^[37]говоре, — это не должно вас печалить. Вы прожили долгую жизнь, и ваши добродетели перешли на детей и внуков.

Она старательно вылизала языком оба слепых глаза бабушки:

— Вот вам самое настоящее благословение. Бремя всех своих сердечных скорбей препоручите Господу Богу… Иначе душа не сможет подняться ввысь.

Говоря это, она гладила её по груди и плечам.

Из бабушкиных глаз, вскипев, покатились слёзы. Родительница благословила тётушку, потом и меня. Я ещё не до конца залечил плеврит, вдобавок страдал тем, что у меня часто пучило живот, но, приняв простое благословение, я почувствовал, как по всему моему телу разливается жар (дня через два-три я вдруг заметил, что меня уже не пучит, и я мог есть без вреда для себя всё, что угодно).

— Вы, наверное, утомились с дороги, пожалуйте отдохнуть после обеда. — Родительница провела нас в пристройку.

— Как хорошо, что мы проделали этот путь. Поистине время учит. Вера нас не обманула! — Бабушка была в сильном возбуждении, я же тотчас уснул.

Проснувшись под вечер, я увидел, что бабушка и тётушка в соседней гостиной беседуют с Родительницей о домашних делах и предках так, как если бы они жили вместе с давних пор. Я мог только подивиться этой необычной беседе. Я уже понял, что передо мной вовсе не простая деревенская баба.

Мы остались на две ночи. То, чему я стал свидетелем за эти три дня, напоминало о слышанных мною в детстве рассказах про чудеса, которые творила основательница. Мать, приведшая колченогую девочку, со слезами радости наблюдала, как её дочь бегает по комнате. Мужчина — когда его принесли, он корчился от аппендицита — вставал и приседал, ещё сомневаясь в том, что боль рассосалась. Старик с камнем в печени, не веря тому, что от простого наложения рук камень перестал ныть, поглаживал себя по животу. Приходили за советом люди, потерпевшие неудачу на работе, люди, жаловавшиеся на неурядицы в семье… Наконец Родительница начала с жаром поучать. Человек — это Бог. Человек должен стать Богом. Прежде чем подновлять дом, следует обновить своё сердце. Наступила осень, когда всем нам надлежит заняться перестройкой своего сердца. В каждом сердце должно воздвигнуть Алтарь Сладчайшей Росы. Япония — основание солнца, и благо Японии должно быть явлено в каждом сердце…

Я потерял веру. Но я не мог оставаться безразличен к участи миллионов верующих в учение Тэнри, не мог сомневаться в исконной силе вероучения. С юношеской пылкостью я полагал, что будущее во многом зависит от того, действительно ли эта на первый взгляд простая деревенская старуха, Родительница, явилась вослед основательнице учения для того, чтобы совершить подвиг спасения мира.

В ту осень я встретил любовь, которая оказала сильнейшее влияние на моё будущее. Так что и в моей жизни произошёл большой переворот.

4

Я написал, что у меня не осталось в памяти, как я жил с родителями. Для меня "отец" и "мать" всегда были пустыми, лишёнными смысла словами. С ранних лет, когда мне при встрече говорили: это твой отец, это твоя мать, я не испытывал к ним никакой любви. И всё же в глубине души продолжало хорониться семя любви, взыскующее родительской ласки. Здесь таилась неведомая другим людям причина моих страданий. Любовь между родителями и детьми — чувство, которое вызревает само собой по мере взросления и воспитания…

Для многих учащихся лицея по молодости лет родительская любовь была в тягость. Один мой приятель, у которого в ту пору умерла мать, признался мне:

— Наконец-то я смогу пожить в своё удовольствие!

Его слова показались мне верхом нелепости. Наверное, причина была в вышеупомянутом "семени любви", ибо, несмотря на свой возраст, я всё ещё продолжал тосковать по родительской ласке. Именно поэтому я так легко растрачивал в то время свою любовь.

Кажется, я познакомился с мадам С. в конце первого года учёбы в лицее. Её сын учился в средней школе на несколько классов позже меня. Вероятно, я познакомился с ней через директора школы, но точно не помню, каким образом у меня завязались столь близкие отношения с её семьёй. Как бы там ни было, я быстро привязался к ней как к матери, и она в свою очередь проявляла большую заботу обо мне.

С. был фабрикантом и часто останавливался в Токио, но его болезненная супруга жила на вилле в окрестностях Нумадзу. Когда она приезжала в Токио, я встречал её в зале ожидания на станции Симбаси; возвращаясь домой на каникулы, посещал её на вилле, где мы обыкновенно вели разговоры о прочитанных мною книгах. Мадам в то время покровительствовала нескольким нуждающимся студентам и, скорее всего, относилась ко мне как к одному из них, но я, начитавшись "Исповеди" Руссо, считал своим долгом пылать к ней почтительною страстью и всячески выказывать свою преданность, подражая в этом великому швейцарцу, поклонявшемуся, как своей матери, госпоже X. (сейчас уже не могу вспомнить её имени). М. была одной из трёх её дочерей. Она училась в Токийском женском университете. Посещая мадам С., я часто виделся с М. Мы обменивались книгами, вместе читали, обсуждали прочитанное. Однако прежде чем мы осознали, что любим друг друга, прошло немало времени — я уже был тогда на втором курсе университета.