Письма из Осташково

Как легко появляется эпидемия подозрительности, так же легко она и проходит. Переждешь неделю, другую, и все пойдет по-старому. Но и для подозрительности, как и для всякой другой эпидемии, бывает известный период зрелости, когда появление ее становится возможным и при- знаки заболевания начинают носиться в воздухе.

Я приехал в Осташков как раз впору, прожил в нем ни много, ни мало, а именно столько, сколько нужно было для того, чтобы насмотреться, наслушаться вдоволь, сойтись со всеми и ни с кем не сблизиться, и уехал. вследствие крайней невзыскательности моей относительно знакомств всякого рода число их с каждым днем возрастало. Этому возрастанию очень благоприятствовало еще и то обстоятельство, что самые подозрительные люди скоро поняли, что мне в сущности ничего не нужно, что я ничего не ищу, ни о чем очень не стараюсь. этого было вполне достаточно для начала и хватило на тот короткий период времени, который я пробыл в городе, а признаки заболевания подозрительностию обнаружиться еще не успели.

Только что успел я вернуться из поездки в Нилову пЩстынь, как узнаю, что заходил за мною мой знакомый, Иван Иваныч. В сумерки я пошел к нему узнать, зачем он заходил. Оказалось, что в тот день были именины одного рыбного промышленника, и знакомый хотел предложить мне отправиться вместе к нему на вечер. Я, разумеется, с удовольствием согласился, и мы пошли. Хозяин встретил нас в сенях со свечою и провел в кухню. Здесь мы застали хозяйку, хлопотавшую что-то над пирогами, и мальчика, ковырявшего свечку. В следующей комнате на комоде стояла водка, и два старика, тоже рыболовы, разговаривали в углу. В гостиной, посреди комнаты, учитель уездного училища, два чиновника и один старый купец играли в стуколку; несколько граждан стоя смотрели на игру. В зале виднелись сидящие по стенке дамы в желтых и зеленых платьях. Они наклонялись друг к другу и вели тихий разговор. Да и вообще было очень тихо; только играющие, пристально и серьезно следя за картами, восклицали иногда: "Стукну! Свежих!" - и проч. Хозяин, кланяясь и несколько конфузясь, пригласил нас к водке, а когда мы выпили, - попросил сесть на диван. Мы сели, а хозяин стоял возле нас, прислонившись к косяку спиною и заложив руки за спину. На нем был новый долгополый сюртук и красный платок на шее. Мы с Иваном Иванычем стали глядеть на гостей, отчего они, то есть не играющие, начали понемногу вздыхать, задумываться и подергивать плечами, а некоторые даже вышли из комнаты.

Мы так долго сидели. Наконец Иван Иваныч спросил у хозяина: как его дела? Хозяин покраснел и сказал, что слава богу, помаленьку, и подумав немного, спросил:

- Да не угодно ли еще по рюмочке?

Мы отказались.

- А то выкушайте. Что ж такое?

- Нет, уж благодарим покорно.

- Ну, как угодно.

Далее разговор не продолжался. Иван Иваныч вынул табакерку и очень старательно начал нюхать табак; а я все рассматривал лежащий передо мной на столе бисерный поддонник и чувствовал, что язык у меня после балыка сделался совсем гладкий, точно суконный. Я время от времени начинал коситься в залу, на дам, и замечал, что и они тоже на нас косятся; но, встретясь глазами, мы сейчас же отворачивались, и я серьезно рассматривал поддонник, а через несколько минут опять принимался подсматривать и опять встречался с любопытными взорами дам. Это было весело.

Когда мы достаточно, по мнению хозяина, посидели, он предложил нам пройтись. Мы прошлись по зале, но дамы при нашем появлении замолчали, причем многие из них даже стали отмахиваться от мух, хотя их вовсе и не было.

Мы поспешили уйти и, посмотрев на играющих, направились в ту комнату, где стояла водка. Там горела свеча на комоде, и граждане, увидя нас, встали, так что нам оставалось только одно: опять сесть на диван, что мы и сделали. Хозяин, прогулявшись за нами по всем комнатам, тоже прислонился к косяку и снова принялся тоскливо смотреть за гостями. Его, по-видимому, томила скука смертная, но варвары гости этого не замечали. Но вдруг лицо хозяина стало оживляться: он наморщил лоб, заморгал глазами и скрылся. Чрез несколько минут вошел мальчик, неся на подносе чай. Мы взяли по чашке. Иван Иваныч в то же время нагнулся ко мне и сказал шепотом:

- Вы знаете этого господина? - он указал глазами на одного из игравших.

- Знаю. А что?

- Не советую быть знакомым.

- Почему же?

- Да так. Будьте осторожны. Конечно, мне не следовало бы говорить о знакомом; но что ж делать, надо сознаться, что это не человек, а чудовище, изверг рода человеческого.

- Мм!

Я посмотрел на изверга рода человеческого с любопытством и подумал: "Отчего же это прежде я ничего не замечал чудовищного", да и теперь чудовище преспокойно записывало мелом и, помуслив большой палец, отбирало карты.

- Сделайте такое ваше одолжение! - вдруг сказал мне хозяин, стоя предо мной с рюмкой хереса и мармеладом.

Гости между тем уходили в ту комнату, где стояла водка, и возвращались с куском пирога.

Игра понемногу стала оживляться. Один старик, набирая в руки карты, говорил всякий раз:

- Ну-ка, дава-кась я посморкаю (т.е. посмотрю).

- Ах, черт тебя возьми совсем, старый хрен! - помирая со смеху, восклицал всякий раз после этого один чиновник.

Иван Иваныч заговорил с хозяином о его сыне, том самом мальчике, который подавал нам чай. Хозяин очень обрадовался этому случаю и все просил, чтобы Иван Иваныч как можно больше порол его сына.

- Зачем же, - сказал Иван Иваныч, - лучше увещаниями действовать. Он и так послушается.

- Нет, уж сделайте божескую милость! Как чуть что, сейчас драть. Дерите сколько душе угодно. Что их баловать!

- Это что у тебя? А? - спросил вдруг хозяин у своего сына, вытаскивая у него из-под жилетки какую-то тесемку.

- Пошел, вели матери пришить. Ишь болван! Так это все делает мышионально, - и хозяин хлопнул сына по затылку, желая этим, вероятно, показать Ивану Иванычу свое усердие.

Надоело мне сидеть, и я стал опять бродить по комнатам. В это время вошел старый заштатный причетник1.

- А, Иван Матвеич!2 - весело закричал ему Иван Иваныч. - Садитесь сюда! Что я вам скажу.

Причетник недоверчиво поглядел на Ивана Иваныча.

- Что вы? Подойдите! Не бойтесь!

Причетник подошел и нагнулся. Иван Иваныч сказал ему что-то, на ухо, отчего тот очень рассердился, замахал руками и ушел в залу, ворча что-то себе под нос.

- Ну-ка, дава-кась я… - вдруг воскликнул было игравший в карты старик, но, заметив, что я стою сзади его, кашлянул и замолчал.

Наконец в зале поставили большой стол и подали ужин. Игравшие рассчитывались и шумели. Потом все пошли к водке. хозяин оживился и стал ежеминутно бегать в кухню. Хозяйка, красная и захлопотавшаяся до поту лица, выглядывала из двери и вполголоса кричала сыну, несшему блюдо:

- Смотри не пролей.

У комода один из гостей, тот самый, на которого указывал мне Иван Иваныч, взял меня за руку, отвел в угол и таинственно сказал:

- Вы будьте осторожны с тем господином, с которым вы пришли.

- Почему же?

- Да так уж. Поверьте.

Иван Иваныч между тем опять уж успел рассердить Ивана Матвеича, так что он стал плеваться и ушел от него в кухню.

Начался ужин. Дамы взяли тарелки и уселись в гостиной, а мы остались в зале, одни мужчины. Во время ужина, впрочем, не случилось ничего особенного; только подразнили немного Ивана Матвеича, напомнив ему о каком-то шесте. Хозяин все хлопотал, потчевал и давал сыну подзатыльники, чтобы он скорее ходил.

- И чудак этот у нас Иван Матвеич, - говорил мне смеясь Иван Иваныч. - Что только с ним делают! Вы спросите его: как ему сажи в рукавицы насыпали, поглядите, как разозлится.

Но я не решился спрашивать его об этом, тем более что старик вдруг захмелел и начал ругаться.

- Что ж, еще рюмочку? - спросил меня хозяин.

- Нет-с, благодарю.

- Да вы так, мышионально.

- Не могу.

- Ну, принуждать не смею.

- Давай я выпью. Принужу себя и выпью, - покачиваясь и махая руками, говорил Иван Матвеич; потянулся к рюмке и разлил вино.