Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Маргарито отвесил официанту звонкую затрещину, тот упал.

– Такой уж я человек, генерал Масиас. Видите, у меня бороды почти не осталось. А знаете отчего? Оттого, что я больно вспыльчивый. Когда мне не на ком отыграться, я рву себе бороду, пока не успокоюсь. Честное слово, генерал; не делай я этого, давно бы со злости лопнул.

– Это очень плохо, когда злость не находит себе выхода, – серьезным тоном заметил один из посетителей в плетеной шляпе, похожей на крышу хижины. – В Торреоне я пришиб старуху, которая не захотела продать мне пирожков с перцем. Попал под суд, так и не поев, чего хотелось; зато в тюрьме отдохнул.

– А я прикончил одного лавочника в Эль Паррале за то, что он подсунул мне сдачу деньгами Уэрты, – сказал другой посетитель со звездочкой, выставляя напоказ драгоценные перстни, ослепительно сверкавшие на его грязных мозолистых пальцах.

– Я в Чиуауа тоже убил одного субчика. Всякий раз, когда я шел обедать, он обязательно оказывался за одним столом со мной. Это выводило меня из себя. Что оставалось делать?

– Ха! А вот я…

Тема оказалась неисчерпаемой.

Под утро, когда в насквозь заплеванном ресторане веселье достигло предела, а женская часть общества, состоявшая сначала из северянок с землистыми посеревшими лицами, пополнилась молоденькими, накрашенными девицами с городских окраин, Деметрио достал золотые, инкрустированные драгоценными камнями часы с репетицией и попросил Анастасио Монтаньеса сказать, который час. Тот взглянул на циферблат, потом высунулся в окно п, посмотрев на звездное небо, изрек: – Стожары уже высоко, кум. Значит, скоро рассвет.

За стенами ресторана не стихали крики, смех, песни пьяных. Опустив поводья, не разбирая дороги, солдаты гнали копей прямо по тротуарам. Во всех концах города гремели пистолетные и ружейные выстрелы.

А посреди мостовой, спотыкаясь на каждом шагу, в обнимку брели к гостинице Деметрио и Оторва.

II

– Эх, дурни! – захохотала Оторва. – С луны свалились, что ли? Кончились времена, когда солдаты останавливались на постоялых дворах. И где вас таких откопали? Теперь, если заявился куда, выбирай себе дом, какой приглянулся, и устраивайся, не спрашивая никаких разрешений. Для кого же революция делалась? Для господ? Нет, нынче мы сами господа. Ну-ка, Панкрасио, дай тесак. Ишь, богачи сволочные! Все-то у них за семью замками.

Вставив конец ножа в щель над верхним ящиком, она нажала на рукоятку, как на рычаг, сломала планку а подняла расколовшуюся крышку письменного стола.

Анастасио Монтаньес, Панкрасио и Оторва принялись ворошить груды писем, открыток, фотографии и бумаг, вываливая их на ковер. Не найдя ничего ценного, Панкрасио сорвал досаду на каком-то портрете в застекленной раме, так поддав его носком своего гуараче, что стекло разлетелось вдребезги, ударившись о канделябр, стоявший посреди комнаты.

Отчаянно бранясь, мужчины отошли прочь с пустыми руками. Только неутомимая Оторва продолжала взламывать ящик за ящиком, пока не обшарила все уголки стола.

Никто не заметил, как маленькая коробочка, обтянутая серым бархатом, упала на пол и откатилась к ногам Луиса Сервантеса. Деметрио, раскинувшись на ковре, казалось, спал. Молодой человек, с видом глубокого равнодушия наблюдая за происходящим, носком башмака придвинул к себе футляр, нагнулся, почесал щиколотку и незаметно поднял его.

Содержимое коробочки ослепило Луиса: два бриллианта чистейшей воды сверкали в филигранной оправе. Он быстро сунул находку в карман.

Когда Деметрио проснулся, Сервантес сказал ему:

– Поглядите, генерал, какой кавардак устроили здесь ребята. Не лучше ли без этого?

– Нет, барчук. Это же их единственное удовольствие. Зря, что ли, бедняги голову под пули подставляли?

– Верно, генерал, только все равно не надо бы. Понимаете, это принижает нас, хуже того, принижает наше общее дело.

Деметрио окинул Луиса своим орлиным взглядом, пощелкал ногтями по зубам и сказал:

– А краснеть зачем? И зубы мне заговаривать тоже не следует. Мы все знаем: твое – тебе, мое – мне. У вас коробочка, у меня часы с боем. Вот и хорошо.

И уже нисколько не таясь, они похвастались друг перед другом своими «трофеями».

Тем временем Оторва со своими приятелями обшаривали весь дом.

В гостиную вошли Перепел и девчонка лет двенадцати, лоб и руки которой были уже изукрашены синяками, и в изумлении остановились. Перед ними на ковре, столах и стульях валялись груды книг, сорванные со стен разбитые зеркала, огромные рамы с изодранными гравюрами и портретами, куски переломанной мебели, расколотые безделушки. Перепел, затаив дыхание, жадными глазами выискивал себе добычу.

Снаружи, в углу двора, Сало, окутанный клубами едкого дыма, варил кукурузные початки, подбрасывая в огонь книги и бумагу, весело пылавшие ярким пламенем.

– Ух ты! – заорал вдруг Перепел. – Погляди-ка, что я нашел! Какие подседельники для моей кобылы!

И он сильно рванул плюшевый занавес, который вместе с карнизом свалился па спинку кресла, украшенную тонкой резьбой.

– Смотри-ка сколько баб голых! – воскликнула подружка Перепела, с восторгом разглядывая эстампы в роскошном издании «Божественной Комедии», – Картинки, ей-ей, по мне. Я их с собой заберу.

И она принялась вырывать особенно понравившиеся ей гравюры.

Деметрио поднялся, сел рядом с Луисом Сервантесом и попросил пива. Одну бутылку он отдал своему секретарю, другую, не отрываясь от горлышка, осушил сам. Потом его потянуло ко сну, он закрыл глаза и задремал.

– Послушайте, – обратился какой-то человек к Панкрасио, стоявшему в передней. – Когда я могу поговорить с генералом?

– Никогда. Его весь день с перепою ломает, – ответил Панкрасио. – А вам что?

– Хочу, чтобы он продал мне одну из книг, которые тут сжигают.

– Да я и сам могу их продать.

– Почем?

Панкрасио растерянно нахмурился.

– С картинками – по пять сентаво, а другие отдам в придачу, если только разом все заберете.

Покупатель вернулся за книгами с корзиной, в которую собирают кукурузные початки.

– Деметрио, эй, Деметрио, проспись же! – крикнула Оторва. – Хватит тебе валяться, боров раскормленный! Посмотри, кто пришел? Белобрысый Маргарито. Ты еще не знаешь, чего этот белобрысик стоит.

– Я очень вас уважаю, генерал Масиас. И пришел сказать, что искренне к вам расположен – очень вы мне по душе. Поэтому, если не имеете ничего против, я перехожу в вашу бригаду.

– А чин у вас какой? – поинтересовался Деметрио.

– Я – капитан.

– Ну, что ж, переходите. У меня станете майором.

Белобрысый Маргарито был круглый человечек с закрученными кверху усами и очень злыми голубыми глазками, которые, когда он смеялся, терялись где-то между щеками и лбом. Бывший официант из ресторана «Дельмонико» в Чиуауа, он горделиво носил теперь медные планки – знаки различия капитана Северной дивизии.

Белобрысый, не скупясь, расточал похвалы Деметрио и его людям, и по этой причине компания быстро опорожнила целый ящик пива.

Внезапно в гостиную, шурша великолепным шелковым платьем с пышной кружевной отделкой, впорхнула Оторва.

– А чулки надеть забыла! – чуть не лопаясь от смеха, заорал Маргарито.

Девчонка, приведенная Перепелом, тоже расхохоталась.

Однако Оторва не удостоила их вниманием. С напускным безразличием она разлеглась на ковре, сбросила с ног белые атласные туфли, облегченно пошевелила пальцами, затекшими от тесной обуви, и скомандовала:

– А ну, Панкрасио, сбегай принеси мне голубые чулки из моих «трофеев».

Новые и старые друзья постепенно заполняли комнату. Деметрио повеселел и пустился в подробное описание своих наиболее громких бранных дел.

– Что там за шум? – прервав рассказ на полуслове, удивленно спросил он.

Со двора доносились звуки настраиваемых инструментов.

– Генерал, – торжественно объявил Луис Сервантес. – Это мы, ваши старые друзья и соратники, готовим в вашу честь банкет, чтобы отметить героическое сражение под Сэкатекасом и ваше заслуженное производство в генералы.