Луна-парк

Да полно, был ли это действительно «его» дом? То чувство, которое охватило его в первое утро после переезда, ощущение, что он случайно попал к чужим людям, упорно возвращалось по любому поводу. Вернувшись с прогулки, он ждал появления хозяйки дома, чуть ли не видел ее воочию, а вечерами отсутствие света в окнах казалось ему странным, тревожащим! Случалось, в маленьком холле он нарочно ронял на пол трость, с шумом передвигал стул, хлопал дверью… но ничто не отзывалось в ответ, и он ругал себя болваном, хотя совершал все эти действия почти бессознательно, без умысла. Он входил в библиотеку, встречавшую его с неназойливым гостеприимством, и обнаруживал здесь единственное в доме живое присутствие – ряды книг.

В этой библиотеке, как и во всех комнатах, Жюстен Мерлэн натыкался на следы кого-то, кто, казалось, вовсе и не покидал дом – так свежи были эти следы. Когда он усаживался в обитое красным бархатом кресло, с высокой спинкой, изогнутой так, чтобы удобно было откинуться, рука сама нащупывала те книги, которые легче всего было достать с полки, читанные и перечитанные книги, предупредительно открывавшиеся сами, как будто они привыкли предлагать определенные страницы взору, искавшему в них неизвестно что. Романы, мемуары, волшебные сказки… Перро, Гримм, Гофман и Андерсен имели затрепанный вид и напоминали старые молитвенники, которые ежедневно листает рука набожного католика; были здесь зачитанные чуть ли не до дыр экземпляры «Трильби» Жоржа дю Морье, «Высоты ветров», «Замок в Карпатах», «Большой Мон»… «Жаку-Крокан»… все сочинения Изабеллы Эбергарт, русской по рождению и мусульманки по вероисповеданию, которая в конце XIX века появилась в Алжире и жила там жизнью арабов… Целые полки были заняты энциклопедиями, трудами по авиации… астрофизике, астронавтике… И когда Жюстен усаживался перед покрытым рыжеватой кожей черным письменным столом, с множеством ящиков, большим письменным столом, какие бывают у нотариусов, на дешевом картонном бюваре он различал целые строчки, только отпечатавшиеся вверх ногами. На подставке большой хрустальной чернильницы без чернил лежала целая груда карандашей, перочинные ножи, машинка для чинки карандашей… В изящных коробочках из твердой, гладкой, побуревшей с годами кожи хранились марки, скрепки, канцелярские кнопки, а в кубке из молочно-белого опалового стекла – монеты разных стран… В серебряном бокале без воды – роза и несколько высохших веточек ландыша…

Жюстен мог сидеть здесь часами без дела, бродя мыслями и взглядом неизвестно где. Ему нравилась эта комната, ее стены, укрытые второй стеной книг, их теплые живые объятия. Потолок здесь был довольно высокий, так как двухсветная библиотека прорезала оба этажа, это придавало ей сходство с часовней, тем более что стена с одной стороны закруглялась и здесь за деревянной обшивкой, срезавшей угол, находились вделанные в стену шкафы; узкие и высокие окна, казалось, созданы были для цветных витражей. Когда Жюстен в первый раз опустил занавески из бумажного штофа, длинные и поэтому чуть торжественные, и зажег лампу из молочно-белого стекла, он вдруг так остро ощутил себя непрошеным гостем, ворвавшимся в чью-то чужую интимную жизнь, что невольно оглянулся, словно его застигли на месте преступления. В самом деле, этот дом был наполнен, нет, не призраками и привидениями, а чьим-то живым и постоянным присутствием.

Для чтения он выбрал «Трильби». Дух этой книги как-то удивительно соответствовал духу дома, и Жюстен с умилением листал пожелтевшие страницы томика. Сам он никогда не читал этой вещи, но его мать – англичанка – в детстве рассказывала ему загадочную историю женщины, которая, обладая изумительным голосом, не могла спеть даже «Чижика» из-за полнейшего отсутствия слуха, но затем некий чужеземец данной ему таинственной властью сделал из нее чудесную певицу. В тот день, когда этот человек умер, Трильби в самом расцвете своей славы, при полном зале вдруг потеряла голос.

Сидя в красном бархатном кресле среди книжных полок, Жюстен отдавался на волю баюкающих интонаций неторопливого английского рассказа, голосу воспоминаний автора «Трильби», своим собственным воспоминаниям, и ему чудилось, что он познакомился с человеком, о котором ему много рассказывали. Трильби естественно прижилась в этом доме.

Как-то утром он вернулся с прогулки раньше, чем обычно, с твердым намерением задать мадам Вавэн несколько вопросов. Он пошел даже на то, чтобы мадам Вавэн сама подала ему завтрак, вызвал ее на разговор – что, впрочем, не составляло большого труда – и удачно сумел избежать подробнейшего рассказа о ее собственной жизни. Мадам Вавэн суетилась, двигала кастрюлями и говорила. Она была оживлена, была в своей стихии, любые хлопоты по дому были так же свойственны ее природе, как свойственно курице клевать зерно и высиживать цыплят. Да она, пожалуй, и напоминала чем-то курицу: тоненькие ножки и поступь враскачку, остренький носик и круглый глаз. Ходила она в черной блузе с мелким белым рисуночком – такую материю продают на рынках – и в черных шлепанцах: мадам Вавэн носила траур по покойному мужу.

Нет, дом продавала вовсе не дама, дом принадлежал «Акционерному обществу недвижимости», мсье Мерлэну все-таки должно быть известно, у кого он купил дом. По поручению кого все это делалось? Вот этого-то она как раз и не знает… Может, и действительно дама, которая жила здесь несколько лет подряд, но только мадам Вавэн никогда ее не видела, потому что сама поселилась в этих местах недавно, впрочем, знай она, какие здесь люди, ни за что она не бросила бы своей торговли в Жизоре… Но у нее умер муж, и один агент «Общества недвижимости» совсем заморочил ей голову… Значит, с тех пор как мадам Вавэн поселилась в деревушке, дама ни разу сюда не приезжала? Нет, не приезжала, она уже говорила, что с тех пор, как поселилась здесь, дом так все время и стоял пустым. А потом все тот же агент явился к ней и спросил, не согласится ли она показывать дом и не возьмет ли на хранение ключи. Да и кому, кроме нее, можно здесь ключи доверить? Со здешними людьми каши не сваришь. Господа из замка наезжают сюда только летом, на месяц, а в деревню и носа не кажут. Лично мадам Вавэн придерживается такого мнения, что они просто-напросто боятся здешних жителей, которые работают на заводе; крестьянствуют же только хозяева большой фермы, но надо сказать, что и батраки здесь такие же несговорчивые, как и фабричные. Владелец замка состоит председателем правления завода. Что там производят? Да разные изделия из пластмассы. Анонимное общество… это уж так повелось, если строят такую махину, значит, ищи анонимное общество. Однако настоящий хозяин завода – мсье Женеск, он сюда недавно приезжал; разве вы его не видели, мсье Мерлэн? Такой невысокий, блондин, а уж машина!… Говорят, он в прошлом году женился. На их заводе что-то не ладится, неблагополучно с техникой безопасности. На прошлой неделе опять отвезли в больницу мальчонку лет шестнадцати, ему кисть руки прямо так всю и отхватило. А вообще-то здешний народ особенный, не такой, как везде. Уйдут мужчины на работу, а женщины запрутся дома, на улицу даже не показываются. В лавку, конечно, ходят, нельзя же иначе: всем нужны и соль, и сахар, и мыло, и макароны. А сами еле «здравствуйте, прощайте» скажут… Однако, когда дом продали, вам продали, мсье Мерлэн, все в лавку сбежались узнать, как и что, хотя и виду не показывали… Молоденькая Мари – та, у которой близнецы, – так она даже сказала: «Жаль, говорит, прежняя хозяйка такая была приятная…» Да, да, имя ее назвала, только мне ни к чему, что-то не то Отиль, не то Оталь.

Не так уж много удалось узнать Жюстену от мадам Вавэн, но его обрадовало, что дама, жившая до него в этом доме, была «приятная». В сущности ему даже не хотелось знать о ней слишком много, как-то проще было занять место никому неведомой незнакомки… Ее дом пришелся ему по душе; не то чтобы вкусы дамы совпадали с его личными вкусами, но они его не отталкивали, скорее интересовали. Ему даже нравилось, что приходится им волей-неволей подчиняться, и он решил в Париже непременно зайти в антикварные магазины на улице Бонапарта и на улице Сен-Пэр, где встречаются изделия из опалового стекла.