Тет-а-тет

— И ещё одна вещь, — сказала она, живущая.

Щёлк.

— За что мне такое? — воскликнул он, умерший.

Щёлк.

— У меня список уже вот досюда! — закричала она, живущая.

Сид обернулся ко мне.

— Ты? — сказал он.

— Я, — сказал я.

— Как? — сказал он.

— У меня были все твои кассеты, которые мы записывали тогда, вечерами, — сказал я. — Я из них вырезал то, как он говорит, а потом вклеил куски чистой плёнки, чтобы она могла на него кричать в промежутках. Кое-где он кричит, не дожидаясь ответа. Но если она захочет, можно тогда его — щёлк! — выключить, покричать, а потом включить его обратно.

— Как ты узнал?..

— Я увидел её на кладбище, — сказал я. — Это было невыносимо. Как она говорит с этим безжизненным куском мрамора, и никто не отвечает. Я переписал все твои кассеты, все скандалы и крики, и зашёл однажды ближе к вечеру на кладбище, и она в самом деле была там, снова сидела там, и сидела бы всегда, и в конце концов так и умерла бы прямо там от голода. Никто не отвечал. Но кто-то должен отвечать, обязательно, даже если ты не слушаешь, или думаешь, что не слушаешь, и я просто подошёл к могиле, включил магнитофон, протянул его ей, а она так и сидела у этого камня, дождался, пока он закричит, и ушёл. Не обернулся. Не стал ждать, закричит ли она в ответ. Она и он, он и она, высокий голос и низкий, низкий и высокий: Я просто ушёл. А вчера вечером она снова сидела здесь, на скамейке. Ела творожный торт. Знаешь, мне кажется, она выживет. Правда, чудесно?

Сид прислушался. Старик снова жаловался:

— За что мне такое? Кто бы мне сказал! Ну, я жду. Ну?

— Поглядите, какой умный нашёлся, — воскликнула женщина.

Мы с Сидом медленно удалились в прекрасный летний вечер. Её высокий голос, и его — низкий — остались позади.

Сид взял меня под руку.

— Хоть ты и гой, — сказал он, — из тебя вышел неплохой еврей. Чем могу?

— Как насчёт бутерброда с копчёным мясом? — сказал я.