Здесь говорят по-русски. (ЛП)

Пригнувшись поближе и погрузив меня в аромат табака и его собственный острый запах пожилого человека, Мартын поведал мне действительно поразительную историю.

Это случилось, - начал Мартын, - вскоре после вашего отъезда”. Вошёл покупатель. Он, наверное, не заметил надпись в окне, поскольку обратился ко мне по-немецки. Подчеркну, если бы он увидел эту надпись, то просто не вошёл бы в скромный, эмигрантский магазин. По произношению я распознал в нем русского. Что ж, обслужу и русского простака. И я, конечно перейдя на русский, спрашиваю, что он желает, по какой цене. Недовольный этим сюрпризом он посмотрел на меня. “С чего вы взяли, что я русский”? Насколько помню, я дал ему вполне дружелюбный ответ и начал отсчитывать его папиросы. В этот момент вошёл Петя. Когда он увидел моего клиента, то с чрезвычайным спокойствием сказал: “Какая приятная встреча”. Затем, мой Петя, подошёл к нему вплотную и ударил кулаком по щеке. Тот застыл. Как Петя объяснил мне позже, это был не простой нокаут, когда жертва падает, распластавшись на пол, а особенный вид нокаута. Этим ударом Петя обездвижил противника, тот отключился, продолжая стоять на ногах. Это выглядело, как если бы он заснул стоя. Затем он начал медленно заваливаться назад словно башня. Петя подбежал к нему и подхватил его под мышки. Всё это было в высшей степени неожиданно. Петя сказал: “Папа, помоги мне”. Я спросил, что он собирается делать. Он только повторил: “Помоги мне”. Я хорошо знаю моего Петю - бессмысленно ухмыляющегося Петю - и знаю, что он твёрдо стоит на земле, взвешивает свои поступки, и не будет бить человека ни за что ни про что. Мы перетащили находящегося в бессознательном состоянии человека, из магазина, через коридор, в Петину комнату. И сразу после этого я услышал звонок - кто-то вошёл в магазин. Слава богу, конечно, что это не случилось раньше. Возвратившись в магазин, я обслужил покупателя, а затем, очень кстати, вернулась с покупками моя жена, и я немедленно оставил её работать у прилавка, а сам без лишних слов проскочил в Петину комнату. Человек с закрытыми глазами лежал на полу, Петя сидел у стола, задумчиво исследуя лежащие перед ним предметы: большой кожаный портсигар, полдюжины непристойных открыток, бумажник, паспорт, старый, но очевидно действующий револьвер. Петя сразу всё объяснил: как я полагаю, вы догадываетесь, что эти вещи были извлечены из карманов мужчины и, что он был ни кто иной, как тот агент, - вы помните Петину историю, - который крепко выражался о “белогвардейской сволочи”, да, да, он самый! И, судя по некоторым документам, он был сотрудник ГПУ, если я в этом что-либо смыслю. “Ну, хорошо, - сказал я Пете, - ты заехал парню в морду”. “Заслужил он это или нет - это другой вопрос, но, пожалуйста, объясни мне, что ты намереваешься делать теперь?” Ты видимо забыл о твоей тёте в Москве. “Да, - сказал Петя, - мы должны что-нибудь придумать”.

И мы придумали. Первым делом связали его крепкой верёвкой, и заткнули рот полотенцем. Пока мы трудились над ним, он пришёл в себя, и открыл один глаз. При близком рассмотрении, позвольте вам сообщить, этот лопух оказался не только противен, но и довольно глуп, с какой то разновидностью чесотки на лбу, на луковицеобразном носу и под ним. Оставив его лежать на полу, Петя и я удобно расположились поблизости, и начали судебное разбирательство. Мы спорили довольно долго. Обеспокоены мы были не столько самим происшествием - что само по себе, конечно, было пустяком, - сколько профессией потерпевшего, если так можно выразится, и его делами, совершёнными в России. Обвиняемому было предоставлено последнее слово. Когда мы освободили его рот от полотенца, он издал некое подобие стона, но не сказал ничего кроме: “Ну, погодите. Вы только погодите ... “Полотенце было снова повязано и заседание продолжилось. Поначалу мнения разделились. Петя требовал смертного приговора. Я так же полагал, что он заслуживает смерти, но предложил заменить её пожизненным заключением. Петя обдумал это и согласился. Я добавил, что хотя он конечно и совершил преступления, но мы не можем это твёрдо установить, принадлежность же его к ГПУ сама по себе ещё не является преступлением, поэтому наши действия были ограничены сохранением его безопасности, ни чем более. Теперь слушайте дальше. “У нас в конце коридора есть ванная. Тёмная, очень тёмная маленькая комната, с эмалированной железной ванной. Вода бывает довольно часто. Случаются там и тараканы. Комнатка такая мрачная потому, что окно чрезвычайно узкое и расположено прямо под потолком, а кроме того, прямо напротив окна, в трёх футах или меньше находится добротная, массивная кирпичная стена. И в этом укромном уголке мы решили содержать узника. Это была Петина идея - да, да, Петина, отдадим должное Цезарю. Прежде всего, камера, конечно, должна была быть приготовлена. В начале, мы перетащили заключённого в коридор, так чтобы он был поблизости, пока мы работали. Где моя жена, оказавшаяся просто запертой в магазине на ночь, по пути на кухню и увидела нас. Она была удивлена, даже возмущена, но затем согласилась с нашими доводами. Понятливая девочка. Петя начал разбирать крепкий стол, стоявший на кухне, - отбил у него ножки и получившейся в результате доской забил окно в ванной комнате. Затем он отвинтил краны, удалил цилиндрический водонагреватель и бросил на пол матрац. На следующий день мы добавили новые усовершенствования: заменили замок, установили намертво закрывающийся засов, укрепили доску на окне железом - и всё это, конечно, было проделано почти бесшумно. Как вы знаете, у нас нет ни каких соседей, но, несмотря на это, мы должны были действовать осторожно. В результате у нас получилась настоящая тюремная камера, где мы и поместили этого парня из ГПУ. Мы сняли с него верёвки, развязали полотенце, предупредив, что если он начнёт вопить, мы вынуждены будем спеленать его снова и уже надолго; затем, удовлетворённые тем, что он понял, для кого в ванной комнате брошен матрац, мы заперли дверь, и поочерёдно стояли на страже всю ночь.

С этого момента для нас началась новая жизнь. Теперь я был не просто Мартын Мартыныч, а главный начальник тюрьмы Мартын Мартыныч. Поначалу сожитель был так ошеломлён случившимся, что поведение его было подавленным. Вскоре, однако, он вернулся в нормальное своё состояние, и когда мы приносили ему обед, обрушивал на нас ураган грязной брани. Я не могу повторить его ругательств, достаточно сказать, что он помещал мою покойную матушку в весьма курьёзные ситуации. Было решено полностью довести до него характер его нынешнего юридического статуса. Я объяснил ему, что он останется узником до конца своих дней; что если я умру первым, то передам его Пете, подобно наследству; что мой сын, в свою очередь передаст его моему будущему внуку и т. д., сделав его своеобразной семейной традицией. Фамильной драгоценностью. Мимоходом я упомянул, что даже в маловероятном случае необходимости нашего переезда на другую берлинскую квартиру, он будет связан, уложен в специальный сундук и проделает весь путь с нами наподобие пирога. Я объяснил ему, что только в одном случае ему будет дарована амнистия. А именно, это произойдёт в день, когда лопнет мыльный пузырь большевизма. Напоследок я пообещал, что кормить его будут лучше, чем в моё время, когда я сидел в ЧК, - и что, в качестве особой привилегии, он будет получать книги, И действительно, с этого дня я не думаю, чтобы он хоть раз пожаловался на еду. Правда, поначалу Петя предложил кормить его сушеной плотвой, но найти эту советскую рыбу в Берлине было невозможно. Мы обязались давать ему буржуазную пищу. Точно в восемь, каждое утро, Петя и я входили и ставили на его ванну миску горячего супа с мясом и клали кусок серого хлеба. Одновременно мы выносили его камерный горшок, изощрённый прибор, приобретённый специально для него.

В три он принимал стакан чаю, в семь - немного большую порцию супа. Этот режим питания был моделью того, который использовался в лучших европейских тюрьмах.

С книгами проблем было больше. В начале, мы держали семейный совет и остановились на трех названиях: “Князь Серебряный”, Басни Крылова и “Вокруг света за восемьдесят дней”. Он заявил, что не станет читать эти “Белогвардейские брошюры”, но мы оставили ему книги, и имеем все основания полагать, что он прочитал их с удовольствием.