Фрекен Кайя

Сестрицы Сундбю щебетали в столовой; комната буквально гудела от того нескончаемого потока слов, который безостановочно лился без всякого участия их мозга из их рыбьих ротиков; они говорили о том, кого сегодня видели, кому открыли дверь и кто такая эта невеста, причем этот бурный поток то и дело прерывался обращениями сестриц друг к другу: «Верно, Ие?», «Верно, Им?» — но только, чтобы хлынуть тут же с новой силой, и сопровождался он такой богатой микромимикой, что казалось, они боялись упустить драгоценное время юности и недоделать положенного количества ужимок в минуту.

Тем временем фру Кассэ-Мукадель бросила раскладывать пасьянс, вытянула вперед голову и уронила на круглые колени свои все еще красивые руки, чем-то напоминающие жирных белых кошечек.

— Кто это сейчас прошел к Спарре? — спросила она и поспешно подняла абажур, чтобы получше видеть, что происходит.

— Ну конечно, та девица в коричневой шляпке, как обычно,— сказала Эмми.— Но я больше не подам ему руки,— добавила она и поджала губы. Сестрицы Сунд-

бю взяли себе за правило демонстрировать свой протест против некоторой вольности нравов обитателей третьего этажа тем, что переставали подавать им руку, когда расходились после обеда.

— Да, это она,— сказала фру фон Кассэ и любовно поглядела на свои колени.

— Кто? — как всегда, с полуотсутствующим видом спросила фру Кант, выходя из спальни.

— Она была в кашемировом платье,— сказала Лис-си, которая уже снова сосредоточилась на невесте.

— Хотела бы я знать, будут ли сегодня там танцы? — спросила фру Кант.

Это интересовало ее больше всего: она так любила, когда в доме звучала веселая музыка.

Лисси ей ответила, но, как всегда, невпопад,— это была особенность сестриц.

— Да, все они были в закрытых платьях.

Фру Кассэ бросила сухо, поднимая глаза от пасьянса:

— Невеста и должна быть в закрытом платье.

— Почему же? — спросили обе сестры вместе и вытянули шеи,— они всегда вытягивали шеи, когда задавали вопрос.

— Потому, что это умнее,— ответила фру Кассэ и Окинула сестриц колючим взглядом своих серых глаз.

— Да,— согласилась фру Кант, которая уже снова присела на диване,—но я охотно поглядела бы на красивую шейку.

Сестрицы молчали — тихий ангел пролетел по комнате. Потом обе бессмысленно захихикали, и Эмми села за рояль, чтобы, пока нет дома фрекен Кайи, украсть лишние полчаса для гамм.

Эмми уже играла, когда Арне Оули прошел через столовую и сказал по-норвежски: «Добрый вечер».

Он всегда ходил, опустив плечи, словно согнувшись под тяжестью своего молодого тела. В гостиной он тихо сел в углу и прикрыл глаза рукой. Так он мог сидеть часами, слушая скверную игру фрекен Эмми.

Эмми продолжала играть, а дверь поминутно отворялась, и кто-то всовывал голову в гостиную, чтобы выяснить, что там происходит.

— Да, что-то прохладно становится, дитя мое,— сказала фру Кант, повернувшись к Лисси, которая встала и подошла к печке. Двери здесь вечно стояли нарас-

пашку, поэтому в общих комнатах пансиона было немногим теплее, чем зимой на базарной площади.

Фру Кассэ смешала карты и беспокойно заерзала на стуле.

— Теперь ваша очередь, господин Оули,—сказала она и уставилась на норвежца. Глаза ее блестели.

Рука Оули медленно соскользнула со лба.

— Да,— сказал он и встал. Казалось, что он все, решительно все делал через силу: пересесть с места на место или задать вопрос стоило ему величайших усилий.

— Да,— повторил он, словно очнувшись от своих грез,— теперь вы мне расскажете что-нибудь про мою жизнь.

Лисси, которая вязала кружева,— сестрицы, видно, намеревались носить только кружевное белье,— выпалила с присущим ей даром вдруг изрекать весьма странные афоризмы:

— Фру Кассэ, как вы, наверно, жизнь хорошо знаете!

А фру Кант уже прошла, на цыпочках, легко ступая в столовую и, мурлыча себе что-то под нос, ладоныо стряхивала на пол крошки с обеденного стола.

Потом фру Кант все той же танцующей походкой проследовала на кухню, где Евгения мылась в свое удовольствие, опустив руки в лохань. Она всегда пользовалась уходом фрекен Кайи за покупками, чтобы детально заняться своим туалетом, и при этом выливала себе на голову не одну бутылку бриллиантина. А фру Кант все сновала между кухней и чуланом, то тут, то там подъедая остатки. Она любила подкрепиться вот так, между делом, и никогда не отказывала себе в этой маленькой радости.

Евгения вытерла мыльные руки и стала жаловаться на фрекен Кайю.

— Постыдилась бы хоть людей, ведь догадывается, что говорят о ней в доме,— закончила она свою речь и вы-лила воду из лохани.

Фру Кант терпеливо ее выслушала.

— Ты же знаешь фрекен Кайю, Евгения!

Фру Кант была добрым гением в доме, она всех примиряла и никогда не защищала дочь.

— Здесь и так многое приходится терпеть, уж поверьте мне, фру Кант,—сказала Евгения.— На третьем этаже держи ухо востро, с чем только не пристают наши новые жильцы, там такого наслышишься!

Тут на кухню вихрем влетели гимназисты и басом сообщили, что товарищ пригласил их на вечер играть в карты.

— Хорошо,— сказала фру Кант,— только убегайте поскорей, пока не вернулась фрекен Кайя.

Фрекен Кайя шла по улице торопливым шагом, ничего не слыша и не видя вокруг. На тротуарах царило большое оживление, люди были в светлом по случаю праздника, но все это не привлекало ее внимания. В рыбной лавке несколько служанок торговались с приказчиком, господином Ганзеном, который вышагивал по мокрому полу в деревянных башмаках.

Одна из девушек задрала юбку чуть ли не до пупа, чтобы все увидели ее длинные черные чулки, и, криво усмехнувшись, сказала, поклонившись фрекен Кайе:

— Барыня хочет небось получить без очереди?

Фрекен Кайя ничего не ответила, она молча остановилась у двери, сжимая в руке свой большой кошелек.

— Похоже, барыне, наоборот, угодно подождать,— сказала другая служанка.

Фрекен Кайя и бровью не повела, она уже привыкла пропускать все мимо ушей и терпеливо ждать. Служанки этого квартала считали своим долгом не упустить случая ее оскорбить.

— Ладно, Ганзен,-—сказала первая служанка, демонстративно поворачиваясь к фрекен Кайе спиной,— уступите еще несколько эре... Мы ведь покупаем живую рыбу, а не дохлятину...

Из стеклянного аквариума с проточной водой приказчик вытащил сачком трепыхавшуюся рыбу.

Девушки ушли, продолжая отпускать шуточки, а приказчик, заходя за прилавок, небрежно кинул, не глядя на фрекен Кайю:

— Уснувшие вон там, в углу.

Фрекен Кайя подошла к стоящей в углу бочке, на дне которой, не двигаясь, лежало шесть-семь лещей. Она их долго разглядывала, а Ганзен расхаживал по лавке, засунув руки в карманы, словно у него и не было покупателей.

— Другого товара нет,— буркнул он,— и фарш тоже распродан.

«Фарш» Ганзен самолично приготовлял из дохлой рыбы.

Фрекен Кайя робко назвала цену.

— Берите,— сказал Ганзен, бросив через плечо презрительный взгляд на уснувших лещей.

Фрекен Кайя с присущей ей во время покупок медлительностью— то ли оттого, что никак не могла решиться на столь ответственный шаг, то ли оттого, что все заново пересчитывала — с таким видимым усилием вынула из кошелька несколько крон, что казалось, каждая монета отдельно привязана.

Потом фрекен Кайя пошла дальше, к торговке дичью. Толстая, большегрудая, она стояла в белом переднике за мраморным прилавком и обсуждала с покупательницей маскарад в «Союзе».

Фрекен Кайю она встретила коротким снисходительным кивком,— почти так, как поздоровалась бы с мадам Йоргенсен, которая убирает лавку за то, что живет у нее в подвале. Едва уловимым движением головы она указала фрекен на край прилавка, где валялись штук пять кур, свесив вниз дряблые шеи. Судя по их виду, они уже дня три так лежали.

Фрекен Кайя в задумчивости уставилась на эти синие мощи. К тому же куры у них недавно были, совсем недавно. Две глубокие морщины прорезали лоб фрекен Кайи: разнообразить меню — вот что было труднее всего...