Поступай, как велит тебе сердце

С тех пор, как я вернулась из больницы, не могу толком ничем заняться. Левая половина тела уже не слушается меня, как прежде. Рука стала особенно ленивой - но я не могу позволить ей взять верх и нарочно стараюсь делать все именно ею. Я повязала на левое запястье алую ленточку, так что каждый раз, когда хочу что-то взять, вспоминаю, что нужно заставить эту руку работать. Покуда тело тебя слушается, ты даже не подозреваешь, каким врагом оно может стать: поддайся ему хоть на миг – и ты погиб…

Но, увы, я уже не могу управляться со всем одна. Я отдала запасную связку ключей жене Вальтера. Она навещает меня каждое утро и приносит все, что мне нужно.

В моих блужданиях по дому и саду мысль о тебе стала неотвязной, даже навязчивой. Я не раз подходила к телефону и поднимала трубку, желая отправить тебе телеграмму - но каждый раз, когда я слышала голос оператора, моя решимость испарялась. Как-то вечером я сидела в кресле – вокруг меня было пусто, а внутри невероятно тихо… и я спросила себя, как будет лучше. Как будет лучше для тебя, разумеется, не для меня. Мне, конечно, было бы гораздо легче, если бы ты была рядом, когда я покину этот мир. Я уверена, сообщи я тебе о своей болезни, ты бросила бы все и вернулась из Америки сюда. А потом? Потом, быть может, я прожила бы еще три, четыре года – возможно, в инвалидном кресле, ничего уже не сознавая, – а ты из чувства долга ухаживала бы за мной. По началу тобой руководила бы преданность, но потом эта преданность превратилась бы в отвращение, и даже в ненависть. В ненависть, потому что ты принесла бы мне в жертву свою молодость, погубив свои лучшие годы – потому что моя любовь, по закону бумеранга, сковала бы тебя по рукам и ногам. Так говорил во мне голос, который не желал, чтобы ты что-то знала. Но, едва согласившись с тем, что он говорил правду, я тут же услышала внутри себя другой голос. Что будет, спросила я себя, если ты откроешь дверь, а меня и Бака уже не будет, и тебя никто не встретит? Что будет, если ты вернешься в пустой дом – в дом, в котором уже никто не живет? Разве есть на свете что-нибудь более страшное, чем возвращение в никуда? Если ты узнаешь о моей смерти из телеграммы, не будет ли ты это предательством? Не воспримешь ли ты это как желание сделать тебе больно? «В последнее время мы не ладили, и она расплатилась со мной, не предупредив, что больна». Но это была бы не расплата, а приговор – я не знаю, как можно пережить такое. Все, что ты хотел сказать дорогому человеку, навсегда останется внутри тебя; он будет лежать в земле – и ты уже не сможешь посмотреть ему в глаза, обнять его, сказать то, что не сумел сказать раньше.

Так проходил день за днем, а я все не могла решиться на одно или другое. И вот, этим утром – мысль, которую подала мне роза. Напиши ей письмо, напиши дневник, который останется с ней. И вот я здесь, на кухне – сижу перед старой тетрадью и грызу кончик ручки, как ребенок, который не может решить задачку. Завещание? Нет, скорее то, что останется с тобой – то, что ты сможешь прочесть, если захочешь, чтобы я побыла рядом. Не бойся, я не собираюсь поучать тебя или огорчать: мне хотелось всего лишь поговорить с тобой еще раз - с той открытостью, которая была между нами когда-то, но исчезла в последнее время. Я уже долго живу и пережила уход многих близких, и потому знаю, что смерть тяжела для нас не столько отсутствием человека – сколько тем, что между ним и тобой так и не было сказано.

Ты знаешь, я оказалась в роли твоей матери в том возрасте и в те годы, когда, как правило, становятся только бабушками. В этом было много хорошего: для тебя, потому что бабушка-мама всегда добрее и внимательней, чем сама мама – равно как и для меня, потому что, вместо того, чтобы медленно выживать из ума в кругу своих сверстниц, обсуждая сплетни и раскладывая пасьянс, я снова была вовлечена в круговорот жизни. И все же, однажды в нашей жизни что-то сломалось. В том не было ни твоей вины, ни моей – причиной тому лишь законы природы.

Детство и старость во многом схожи. И в том и в другом случае, хотя и в силу разных причин, люди почти совсем беззащитны, ибо они еще не участвуют – или уже не участвуют – в жизни общества; поэтому их чувства открыты, не защищены оболочкой условностей и схем. У подростков же вокруг тела возникает невидимый панцирь, который развивается в течение всей взрослой жизни. Так растут жемчужины: чем глубже рана, тем толще нарост вокруг нее. И вот, с течением времени – как одежда, которую носишь слишком долго, так что она истончается и ветшает – приходит пора, и от одного неловкого движения твой панцирь спадает. Поначалу ты ничего не замечаешь, ты убежден, что он по-прежнему служит тебе верой и правдой; но однажды, из-за какой-то ерунды, сам не понимая почему, ты вдруг плачешь как ребенок.

Когда я говорю, что наши отношения испортились в силу естественных причин, я имею в виду именно это. В то время как твой панцирь только начинал расти, мой был уже совсем изношен. Ты терпеть не могла мои слезы, а я не понимала твоей толстокожести. Мне казалось, я была готова к тому, что твой характер изменится, когда ты станешь подростком – но когда так случилось на самом деле, мне было тяжело с этим смириться. Передо мной вдруг оказался незнакомый человек, и я совсем не знала, как себя вести. Вечером, когда я, лежа в постели, думала обо всем, то понимала, что должна радоваться тому, что происходит. Я говорила себе, что, лишь пережив все превратности переходного возраста, можно стать по-настоящему взрослым человеком. Однако, утром, когда ты первый раз хлопнула передо мной дверью – какое уныние, какое желание разрыдаться! Мне нужны были силы, чтобы держать себя в руках – но я не знала, где их найти. Если когда-нибудь ты доживешь до восьмидесяти лет, то поймешь, что в этом возрасте люди чувствуют себя, как листья в сентябре. Световой день становится короче, и дерево начинает экономить питательные вещества. Белок, азот и хлорофилл уходят из тканей, вместе с ними пропадают и эластичность, и цвет. Ты висишь еще на ветке, но знаешь, что осталось недолго. Один за другим опадают соседние листья, ты видишь как они улетают и живешь, страшась порывов ветра. Для меня этим ветром была ты, твой непокорный дух, твоя молодость. Сокровище мое, разве ты не заметила? Мы жили с тобой на одном и том же дереве, но лишь в разные времена года…

Мне вспомнился день твоего отъезда – как мы обе нервничали… Ты не хотела, чтобы я провожала тебя в аэропорт. Каждый раз, когда я говорила: не забудь взять то или это, - ты отвечала мне: «Я в Америку еду, а не в пустыню». Ты подошла к двери, и я прокричала отвратительно сдавленным голосом: «Береги себя!» Ты попрощалась, даже не оборачиваясь, и сказала только: «Береги Бака и розу».

В ту минуту, конечно, я огорчилась, я ждала других слов на прощанье. Я ожидала чего-то более банального, вроде поцелуя или ласкового слова. И лишь вечером, когда я не могла уснуть и бродила в халате по пустому дому, я поняла, что беречь Бака и розу означало беречь ту часть тебя, которая продолжала жить рядом со мной – которая когда-то была тут счастливой. Я поняла, что в сухости тех слов крылась отнюдь не бесчувственность, а крайнее напряжение человека, который едва сдерживает слезы. Это и есть тот самый панцирь, о котором я говорила. Твой панцирь был тебе еще так тесен, что мешал дышать. Помнишь, о чем я говорила тебе в последнее время? Слезы, которым мы не даем волю, оседают на сердце и со временем парализуют его, образуя нарост – подобно тому, как известковый налет парализует механизм стиральной машины.

Знаю, знаю: мои примеры, взятые сплошь из домашнего обихода, вряд ли вызовут у тебя улыбку – скорее, презрение. Но подумай: ведь каждый черпает идеи из того мира, который знает лучше всего.

Ну вот, я должна тебя оставить. Бак тяжко вздыхает и глядит на меня умоляющим взглядом. И в нем проявляет себя существующий в природе порядок: в любое время года с точностью швейцарских часов он подскажет, что пора его кормить. 

18 ноября

Этой ночью шел сильный дождь; я не раз просыпалась от шума и слушала, как капли стучатся в ставни. Утром, открыв глаза, я увидела, что за окном по-прежнему пасмурно, и решила понежиться еще в постели. Как все меняется с годами! В твоем возрасте я спала как сурок – если меня никто не будил, могла не вставать до самого обеда. Теперь же, напротив, я просыпаюсь до восхода солнца, так что дни становятся нескончаемо долгими. Во всем этом есть какая-то жестокость, ты не находишь? Мучительней всего утренние часы: ты наедине с самим собой, ничто не в силах развлечь тебя, и твоим мыслям лишь одна дорога – назад, к прошлому. У стариков нет будущего, а прошлое навевает только печаль и тоску. Я часто думаю об этих странностях природы. Недавно по телевидению шел документальный фильм, давший мне повод для размышлений - в нем говорилось о снах, которые видят животные. Синицам, голубям, белкам, кроликам, собакам и коровам, лежащим на лугу - всем зверям земным и птицам небесным снятся сны, но каждому свои: животные-жертвы спят мало и к ним приходят скорее, видения, нежели сны как таковые; сны хищников, напротив, длинные и замысловатые. По словам комментатора, «животным сон необходим для того, чтобы усвоить стратегии выживания. Тот, кто охотится, должен находить все новые способы обеспечить себе добычу; тот, на кого охотятся (его пищей является, как правило, легко доступная растительность) должен думать лишь о том, как быстрее спастись». Например, антилопа видит перед собой открытую саванну – а лев, переживая во сне различные сцены охоты, усваивает приемы, которые помогут ему поймать антилопу. Должно быть, так и есть, сказала я себе: в молодости мы плотоядные, а в старости травоядные. Потому что, когда мы стареем – мало того, что почти не спим, – снов не видим вовсе, или же они не оставляют следа в нашей памяти. Дети и подростки, напротив, видят сны часто, и от сновидений порой зависит настроение на весь день. Помнишь, как ты плакала в последнее время, просыпаясь по утрам? Ты сидела с чашкой кофе в руках, и слезы катились у тебя по щекам. Я спрашивала: «Почему ты плачешь?» - а ты с раздражением и тоской говорила: «Не знаю». В твоем возрасте нужно так много понять внутри себя; появляются мечты, а вместе с ними – тревога о будущем. У нашего подсознания нет ясной логики или порядка; к искаженным обрывкам впечатлений предыдущего дня добавляются более глубокие мотивы, а к ним примешиваются потребности тела. Если ты голоден, тебе снится, что ты сидишь перед столом и не можешь есть; если тебе холодно, ты видишь себя без пальто на Северном полюсе, - а если затаил обиду, тебе снится, что ты воин, жаждущий крови.