Поступай, как велит тебе сердце

Я часто напевала себе под нос, и мои родители не упускали случая отругать меня за это. Однажды за обедом я получила пощечину – самую первую пощечину, потому что, забывшись, принялась что-то напевать. «За столом не поют!» - сердился отец. «Петь можно только певицам», - вторила ему мать. Я всхлипывала и повторяла сквозь слезы: «А если мне поется?» Все, что не было напрямую связано с миром вещей, было совершенно недоступно пониманию моих родителей. Как я могла сберечь свою музыку? На мою долю должна была выпасть, по крайней мере, судьба святого. Но передо мной, напротив, лежал тернистый путь обычного человека.

Мало-помалу музыка совсем исчезла – а вместе с ней и чувство глубокой радости, которое было всегда со мной в раннем детстве. Знаешь, больше всего я сожалею именно о том, что утратила радость. И потом, конечно, я бывала счастлива, но счастье против радости - это все равно что электрическая лампочка против солнца. Для счастья всегда нужен повод, мы бываем счастливы непременно по какой-то причине, это чувство зависит от внешних обстоятельств. А для радости повод не нужен, можно радоваться и просто так, безо всякой очевидной причины – подобно тому, как солнце светит оттого, что не светить не может.

С течением лет я отреклась от себя самой, от самой своей сути, и стала другим человеком – тем, кем хотели меня видеть родители. Вместо того чтобы стать личностью, я развила в себе характер. Однажды ты убедишься: люди гораздо с больше ценят человека с характером, нежели сильную личность.

Но характер и сила личности - вопреки тому, во что принято верить - не идут рука об руку; напротив, зачастую одно совершенно исключает другое. Моя мать, к примеру, имела сильный характер - она была уверена в каждом своем поступке и ничто в мире не могло поколебать эту уверенность. Я была ее точной противоположностью: меня ничто не могло воодушевить; каждый раз, когда требовалось делать выбор, я колебалась, медлила в нерешительности – и, в конце концов, кто-то другой, потеряв терпение, принимал решение за меня.

Не подумай, что мне было легко отречься от себя и развить характер. В глубине моей души что-то непрестанно противилось; одна часть меня желала, чтобы я оставалась самой собой – другая хотела быть любимой и пыталась приспособиться к требованиям мира. Какая тяжкая борьба! Я терпеть не могла свою мать – поверхностного, пустого человека. Мне были отвратительны эти черты, и, тем не менее, против своей воли, я становилась в точности такой же, как она. Вот он, выкуп, который платит почти каждый: ни один ребенок не может жить без любви. И поэтому ты приспосабливаешься, ведешь себя, как тебе велят, даже если ты не согласен, даже если душа твоя против. Сила действия этой пружины не исчезает с возрастом: как только у тебя появляются дети, без твоего ведома и желания она снова движет твоими поступками. Вот и я, когда стала матерью, была совершенно уверена, что поведу себя иначе. Я и повела себя иначе - только отличие было поверхностным, а по сути – все то же. Стараясь не ничего не навязывать твоей матери – в противоположность тому, как на меня давили в детстве, – я всегда предоставляла ей свободу выбора, хотела одобрить любой ее поступок, и потому то и дело повторяла: «Мы разные люди, но именно поэтому должны уважать друг друга».

И тут была ошибка – огромная ошибка. Знаешь какая? Моя неуверенность в себе. Я стала взрослой, но по-прежнему без конца во всем сомневалась. Я не любила себя, не могла относиться к себе с уважением. Благодаря невероятной чуткости, которая присуща всем детям, твоя мать поняла это очень быстро: она ощутила, что я была слабой, хрупкой, что надо мной легко взять верх. Когда я думаю о наших отношениях, мне приходят на ум дерево и растение-паразит. Дерево старше и выше, оно уже прожило в мире немало лет, и корни его уходят глубоко в землю. Однажды на нем поселяется растение, у которого вместо корней отростки с усиками – ими оно цепляется за ствол. Проходит год-два, и растение добирается уже до самой кроны. Дерево теряет листья, а паразит все зеленеет - растет и растет, впивается в дерево, покрывает его целиком, не оставляя ему ни луча солнца, ни капли воды. Тогда дерево засыхает и умирает, и лишь ствол его стоит еще какое-то время, служа опорой повисшему на нем растению.

Пережив смерть твоей матери, долгие годы я не думала о ней. Порой я понимала, что почти забыла ее, и обвиняла себя в черствости. Конечно, мне нужно было думать в первую очередь о тебе, это правда – но дело было не в этом, или не только в этом. Горечь поражения была такой жгучей, что я попросту не могла себе в этом признаться. Лишь в последние несколько лет, когда ты стала отдаляться от меня, искать свой путь, мысли о твоей матери все чаще стали приходить ко мне, преследовать меня. Больше всего я сожалею о том, что мне не хватило духу пойти ей наперекор, сказать хоть раз: «Это безумие, ты совершенно неправа». Я ощущала, что в ее рассуждениях сквозили опаснейшие намерения, которые для ее же блага мне следовало пресечь – но я не вмешивалась. Бездействие было непозволительной роскошью, речь шла о жизни моей дочери - но я не вмешивалась, потому что таков был урок, который преподала мне мать: для того, чтобы тебя любили, нужно сглаживать углы и притворяться тем, кем ты не являешься на самом деле. Илария была по характеру сильнее меня, настойчивей - и я боялась споров, боялась пойти ей наперекор. Если бы я любила ее на самом деле, то рассердилась бы, поступила с ней сурово; мне следовало заставить ее совершить определенные поступки – а каких-то не совершать вовсе. Может, на самом деле, этого она и хотела, может, именно это ей и было нужно.

Кто скажет, почему прописные истины даются нам труднее всего? Если бы я тогда поняла, что важнейшее свойство любви – сила, все сложилось бы совершенно иначе. Но для того, чтобы иметь силу, нужно любить самого себя; а для этого нужно знать себя в полной мере, знать о себе все, видеть даже самые темные уголки своей души – видеть и то, что принять труднее всего. Как научиться этому, когда тебя то и дело захлестывает суета? Узнать и принять себя в полной мере под силу только человеку, наделенному исключительными способностями. Простых смертных вроде меня или моей матери постигает судьба веток или бутылок из пластика. Какой-то человек – или ветер – внезапно забрасывает тебя в реку, тебя подхватывает течение, и благодаря материалу, из которого ты сделан, ты не тонешь и держишься на плаву - уже это представляется тебе победой; и вот, ты начинаешь нестись все быстрей - туда, куда увлекает тебя поток. То и дело ты цепляешься за какой-нибудь корень или валун: вода хлещет твои бока, покуда не поднимется волна и не освободит тебя снова; и ты опять плывешь по течению. Когда вода спокойная, ты держишься на поверхности; в стремнинах погружаешься на дно. Ты не знаешь, куда тебя несет – и не спрашиваешь себя об этом. В самых тихих водах тебе даже удается разглядеть берега, причалы, кустарники у воды, – но толком ничего не видно, различаешь только форму, цвет: тебя несет слишком быстро, и ты не успеваешь разглядеть что-то еще. Потом, со временем, когда большая часть пути уже позади, берега становятся пологими, река разливается шире, и земля исчезает из виду. «Куда меня несет?» - спрашиваешь ты себя… и попадаешь в открытое море.

Большая часть моей жизни прошла именно так. Я не плыла, все больше барахталась: неловко, с трудом, безо всякой радости; моего искусства хватало лишь но то, чтобы удержаться на плаву.

Зачем я пишу тебе все это? К чему вся эта длинная и очень личная исповедь? Наверное, теперь тебе уже надоело читать, ты нетерпеливо и недовольно перелистываешь одну страницу за другой. К чему она клонит, спрашиваешь ты себя, что хочет сказать? И, правда, в своих рассуждениях я часто отвлекаюсь, зачастую отступаю от главного пути и сворачиваю на другие тропинки. Может показаться, что я потерялась – не исключаю, что так оно и есть на самом деле. Но лишь таким образом можно найти то, что ты так стремишься отыскать – самую суть.