Орко

Особенно мы любили его слушать, когда он говорил о Венеции. Он видел ее глазами художника, в душе оплакивал ее порабощение и наконец полюбил ее как настоящий венецианец. Без устали он ходил по городу днем и ночью, без устали восхищался им. Ему хотелось, как говорил он, знать ее лучше тех, кто имел счастье здесь родиться. Во время своих ночных прогулок он встретил маску. Вначале он не обратил на нее особого внимания, но вскоре, заметив, что она изучает город так же пытливо и тщательно, как и он сам, юноша был поражен странным совпадением и многим рассказал об этом. Прежде всего ему передали слухи, ходившие об этой таинственной женщине, и посоветовали ее остерегаться. Но он был смел до безрассудства, а потому все предупреждения, вместо того чтобы испугать молодого человека, только возбудили его любопытство и внушили неудержимое желание познакомиться с этой загадочной особой, наводившей такой ужас на обывателей. Желая предстать перед маской так же, как и она, инкогнито, он облачился в платье простого горожанина и возобновил свои ночные прогулки. И не прошло много времени, как он встретил ту, которую искал. При ясном свете луны он увидел женщину в маске, стоявшую у прелестной церкви святых Иоанна и Павла. Она как бы в экстазе созерцала изысканный орнамент, украшающий портал церкви. Граф осторожно приблизился к женщине. Она как будто не заметила его и не шевельнулась. На мгновение граф задержался, чтобы проверить, не обнаружен ли он, затем подошел и остановился совсем рядом с нею. Он услышал ее тяжкий вздох, потом она запела так тихо, что сначала он не мог разобрать слов. Но, прислушавшись, он явственно различил венецианское наречие и узнал популярный припев, который ему приходилось слышать на площадях. Будучи превосходным музыкантом и обладая редкой памятью, он в свое время запомнил этот припев и теперь вполголоса подхватил его. Вместо того чтобы прервать пение, как опасался Франц, маска, не оборачиваясь, запела громче, и куплет, пропетый в два голоса, завершился мелодичным созвучием. Когда звуки песни замерли, Франц, плохо знавший венецианский говор, но великолепно — общеитальянский язык, обратился к маске на чистом тосканском наречии.

«Привет, — сказал он, — привет и благоденствие тому, кто любит Венецию!»

«Кто вы?» — спросила маска ясным и звонким, но нежным, как у соловья, голосом.

«Я поклонник красоты».

«Из тех ли вы поклонников, чья варварская любовь учиняет над свободной красотой грубое насилие, или из тех, кто преклоняется перед порабощенной красотой и горюет вместе с нею?»

«Когда певец ночей видит розу, блаженно расцветающую под дуновением ветерка, он восторженно поет; когда же он видит, как она увядает под губительным порывом бури — он прячет голову под крыло и стонет. Так и моя душа».

«Следуй же за мною, ибо ты — один из моих верных рыцарей».

И, схватив юношу за руку, она повлекла его к церкви. Когда он почувствовал, как холодная рука незнакомки сжала его руку, и увидел, что женщина направляется к темной нише портала, то невольно вспомнил зловещие рассказы о ней и, вдруг охваченный паническим страхом, остановился. Маска обернулась и, устремив испытующий взгляд на побледневшее лицо спутника, произнесла:

«Вы боитесь? Прощайте».

Затем, отпустив его руку, она стала быстро удаляться. Франц устыдился своей, слабости и, бросившись за нею, сам взял ее за руку и сказал:

«Нет, я не боюсь. Пойдемте».

Не ответив, она продолжала идти, но уже прочь от церкви, к которой было направилась, и свернула в один из переулков, выходивших на площадь. Луна скрылась, и вокруг дарила полнейшая тьма. Франц двигался наугад, ничего не видя в глубоком мраке, окутавшем его со всех сторон. Как слепой шел он за своей проводницей, которая наверняка очень хорошо знала дорогу. Изредка из-за облаков проскальзывал луч луны, и Франц замечал то береговую стену канала, то мост, то свод портика, то какое-то незнакомое место в лабиринте узких, извилистых улиц. Очень скоро Франц понял, что не знает, где они находятся, и что он — полностью во власти своей проводницы. Но, приняв решение не думать об опасности, он не выказывал беспокойства и молча продолжал идти. Так они шли не менее часа; наконец женщина в маске остановилась.

«Прекрасно, — сказала она графу, — вы храбрый человек. Если бы в пути вы проявили хоть малейший признак страха, я бы никогда больше с вами не заговорила. Но вы были спокойны, и я довольна вами. Итак, до завтра на площади святых Иоанна и Павла, в одиннадцать часов. Не пытайтесь следовать за мной, это бесполезно. Поверните направо по этой улице, и вы увидите площадь святого Марка. До свидания».

Она с живостью пожала руку графа и, прежде чем он успел ей ответить, исчезла за поворотом.

Удивленный всем происшедшим, граф некоторое время стоял неподвижно, не зная, как ему поступить, но, рассудив, что вряд ли ему удастся отыскать таинственную даму и что, преследуя ее, он рискует, заблудиться, он решил вернуться к себе. Он пошел в указанном ему направлении и действительно через несколько минут очутился на площади святого Марка, а оттуда быстро добрался до своей гостиницы.

На следующий вечер он явился на свидание точно в назначенное время. Он пришел на площадь, когда церковные часы били одиннадцать, и увидел женщину в маске, ожидавшую его на ступенях портала.

«Это хорошо, — сказала она, — вы точны. Войдем».

С этими уловами она резко повернулась к церкви. Франц знал, что дверь заперта и ночью ни для кого не открывается, и подумал, что эта женщина безумна. Но каково же было его удивление, когда под ее рукой дверь сразу поддалась! Он машинально вошел за своей проводницей, и она быстро заперла за ним дверь. Теперь они оказались в темноте; но Франц знал, что другая дверь, которая не запиралась, отделяла их от нефа, и не испытывал никаких опасений; он хотел толкнуть эту вторую дверь, чтобы войти, но женщина удержала его руку.

«Вы когда-нибудь бывали в этой церкви?» — вдруг спросила она.

«Раз двадцать, — ответил он, — и я знаю эту церковь так же хорошо, как построивший ее зодчий».

«Скажите лучше, что вам кажется, будто вы ее знаете; ведь на самом деле вы еще не знаете ее. Входите».

Франц толкнул дверь и вошел внутрь церкви. Она была великолепно освещена и совершенно пустынна.

«Что за церемония здесь готовится?» — спросил Франц в изумлении.

«Никакой. Сегодня вечером церковь ждала меня — вот и все».

Напрасно граф пытался понять смысл слов, сказанных маской; и по-прежнему, словно покоряясь некой таинственной воле, он послушно следовал за нею. Женщина вывела его на середину церкви и дала ему возможность окинуть взглядом все сооружение изнутри и оценить его удивительную архитектурную гармонию. Затем они стали осматривать по отдельности неф, колоннаду, приделы, алтари, статуи, картины и прочие украшения; она раскрыла ему смысл каждого предмета, идею, заключенную в каждой форме, помогла живо ощутить всю красоту этих произведений искусства, составлявших вместе единое целое, и позволила ему проникнуть, так сказать, в самую душу храма. Франц благоговейно внимал словам, слетавшим с красноречивых уст незнакомки, которая охотно наставляла его; и чем дальше, тем яснее становилось ему, как мало понимал он до сих пор этот великолепный ансамбль, казавшийся прежде столь нетрудным для понимания. Когда она кончила говорить, рассвет уже пробивался сквозь витражи и пламя свечей поблекло. И хотя речь ее не прерывалась в течение нескольких часов и она за всю ночь ни разу не присела, однако ни в голосе, ни во внешности ее не замечалось ни малейшей усталости. Она лишь склонила голову на свою бурно вздымавшуюся грудь, как бы прислушиваясь к биению собственного сердца. Вдруг она резко выпрямилась и, вскинув руки, воскликнула:

«О рабство! Рабство!»

При этих словах из-под ее маски покатились крупные слезы, падая с ланит на складки черного платья.

«Вы плачете? Что с вами?» — встревоженно спросил Франц.

«До завтра, — отозвалась она. — В полночь у Арсенала».