Незванный опекун

IV

Летний день, послеобеденное время. Покупателей нет. Тодор пошел в кафану играть в домино; один из учеников отправился в город получить по счету, а в лавке остался другой. Он спокойно стоит за прилавком, а господин Джурджевич дремлет на своем стуле.

Мухи жужжат и кружатся над инжиром, изюмом и брынзой, мальчишка усердно отгоняет их. Правда, он не проявлял бы такого усердия, а дремал бы стоя, как дремлют в жаркую погоду все ученики, если бы ему только что не попало от господина Джурджевича, заметившего, что он набрал из бочки целый карман инжира.

Вздремнув немного, Илья встает и совсем по-хозяйски спрашивает:

– Покупатели приходили?

– Нет. – испуганно отвечает ученик.

– А хозяин из кафаны не приходил?

– Нет.

– Гм, гм! – произносит Илья, идет за прилавок, достает из конторки приходо-расходную книгу и начинает просматривать. Листая книгу, качает головой и пишет какие-то цифры на старом кульке, поднятом с пола. Подведя итог, он снова качает головой.

Наконец, из кафаны приходит Тодор. Илья закрывает книгу, озабоченно прохаживается несколько раз по лавке, а затем оборачивается к ученику:

– Выйди отсюда, постой за дверью.

Мальчишка выходит довольный, что на улице он может вздохнуть посвободнее.

Илья еще раз проходит по лавке, значительно поднимает брови и поворачивается к Тодору.

– Послушай, Тодор, так дальше дело не пойдет!

– Что не пойдет? – отвечает Тодор учтиво, словно покупателю.

– Просмотрел я книгу, и кое-что мне не понравилось. Ты, брат, много на себя расходуешь. Что это значит, ты один-одинешенек, а тратишь на себя по восемь динаров в день? И почему ты так делаешь – платишь за квартиру отдельно, за стол отдельно?

– Но… так выходит, – говорит Тодор.

– Знаю, что выходит, может выйти и больше, но так не годится. Я больше не могу допустить этого.

– Не обращайте на это внимания, господин Джурджевич, – говорит Тодор, словно пытаясь освободиться от опекунского надзора.

– Как это не обращать внимания? Да если я не буду обращать внимания на это, ты все промотаешь! – взрывается опекун. – Не выйдет, сынок!

– А какое вам до меня дело? – еще пытается сопротивляться Тодор.

– А такое. Или ты меня будешь слушать, или скажи мне откровенно и честно: пожалуйста, вон из моей лавки. Скажи мне, не бойся, скажи мне, и я никогда больше не переступлю твоего порога.

– Боже сохрани, господин Джурджевич, разве я могу сказать вам такое! Я ценю вас и уважаю. Я вижу, что вы мои друг и друг моему делу, – начинает извиняться Тодор.

– А раз ты видишь, что я твой друг и друг твоему делу, то ты должен меня слушаться! Ты не можешь тратить больше шести динаров в день!

И Илья победил. Бедному Тодору осталось только согласиться. Про себя он не раз возмущался этой незваной опекой, которой подверг его Илья, возмущался, когда тот бил учеников, возмущался, когда тот своей вспыльчивостью разгонял покупателей, но сегодня он простит ему одно, завтра другое, и все из уважения к старости и «учености». Так он совсем превратился в подопечного, а господин Джурджевич в хозяина лавки.

V

Однажды Илья пришел, как обычно, в семь часов утра, но злой, как черт. В этот день он не делал замечаний ученикам и ни слова не сказал Тодору.

В полдень он ушел домой, а после обеда вернулся и, пока Тодор играл в домино в кафане, сердито мерил шагами лавку. Когда Тодор вошел, старик попросил его выслать учеников. Тодор послал одного из них по делу, а другому велел выйти, и они остались одни.

Илья не двигался с места и смотрел Тодору прямо в глаза.

– Это правда, то, что я слышал?

– Что, господин Джурджевич? – любезно спрашивает Тодор.

– Ты собираешься жениться?

– Я… – смешался Тодор. – Если бог даст…

– Неужели я должен узнавать об этом от посторонних?

– Эх, боже мой, господин Джурджевич, – медовым голосом начал Тодор. – Я бы сказал вам, зачем мне от вас скрывать, только ведь еще ничего нет. Все это просто так, один разговор, можно сказать.

– Хорошо, пусть один разговор, – произнес Илья тоном опекуна, – а теперь перейдем к делу. Во-первых, есть ли у девушки деньги и, если есть, то сколько?

– Нет, девушка сирота, но она очень добрая и красивая.

– Нет денег?! – Илья был поражен.

– Нет, – отвечал Тодор.

Илью взорвало

– Тогда ты на ней не женишься!

– Но… – пытается сказать что-то Тодор.

– Я тебе говорю: ты на ней не женишься. Пока я жив, не допущу этого.

– Но, господин Джурджевич, – снова попытался вставить слово Тодор.

– В третий раз я говорю тебе, – гремит Илья, – ты не женишься на ней. Я не шучу, я знаю, что говорю, и запомни мои слова!

Тодор разозлился, разгорячился, словно проглотил кило перца и полкило горчицы, ударил пачкой свечей о прилавок и крикнул:

– Я женюсь, я сам себе хозяин, у меня нет ни отца, ни опекуна.

Илья возмутился, схватил коробку сардин и хотел ударить ею Тодора, но сдержался и только хрипло и грустно воскликнул:

– У тебя нет ни отца, ни опекуна, но у тебя есть друг, то есть был друг, ты потерял его! Я ухожу из этой лавки, но мое сердце остается здесь, знай это. Я никогда больше не переступлю ее порога, а ты будешь жалеть, что выгнал меня!

И он, в сердцах перевернув ящик лимонов, выскочил из лавки.

VI

Тодор испытывал угрызения совести, но идти на попятный он никак не мог. Он терпел, пока Илья опекал его в лавке, опекал в делах, но опеки над сердцем он не мог допустить. К тому же эта любовь была для него не такой, от которой он мог отказаться. С тех пор, как пришла любовь, бедняга был вынужден обкрадывать свою лавку только из-за боязни, что его выследит Илья. И поэтому, когда приходила служанка Лепосавы (так звали его избранницу), он опускал в корзинку, с которой та ходила на базар, или плитку шоколада с любовной картинкой, или засахаренные фрукты в изящной коробке и вкусный инжир, а служанка уже знала, кому это надо передать. И все эти вещи он вынужден был, обманывая Илью, просто искусно красть.

Однажды он таким образом подарил ей и свое сердце. Только вы не поймите превратно: он, конечно, не сунул свое сердце, как плитку шоколада, в корзинку с петрушкой, капустой и мясом для джувеча и не отослал его таким способом Лепосаве. Нет, он пошел к ее матери, рассказал ей обо всем и теперь уже отказаться не мог.

Но если Тодор испытывал угрызения совести за свой поступок, то Илья испытывал мучения гораздо большие.

Это ведь не шутка; три года провел он в лавке, просиживая там с семи утра до семи вечера. А сейчас день ему кажется годом, он не знает, куда ему идти и что делать. А сердце влечет его туда. Пройдет он мимо лавки, посмотрит искоса и видит: стул его стоит на своем месте, и никто не сидит на нем. О, с какой радостью Илья вошел бы и сел на него.

Однажды после обеда Тодор, как обычно, играл в домино, а ученик дремал за прилавком. Проходя мимо лавки, Илья увидел две банки сапожного крема, валявшиеся на земле. Он не мог удержаться, подошел к двери и заорал на мальчишку:

– Осел ты этакий, спишь, а не видишь, что крем на земле валяется. Сейчас я тебе покажу!

Произнеся это, он поспешил уйти.

Через пять-шесть дней, опять после полудня произошло следующее: идет Илья мимо лавки и видит, что мальчишка лопает инжир прямо из бочки. Не раздумывая долго, он влетает в лавку и, наградив мальчишку звонкими пощечинами, устало опускается на свой стул. А усевшись, он и не подумал встать; ему даже и не пришло в голову, что он нарушил свою клятву, он совсем забыл о ссоре и остался сидеть на стуле, словно и не поднимался с него.

Немного погодя Тодор, закончив партию в домино, вошел в лавку и остановился в смущении на пороге.

– Ничего, ничего, – сказал Илья, поднимаясь со стула, – я поймал этого вора, он снова жрал инжир, и я не мог удержаться…