Чочара

Мне хотелось сказать ей: «Моя дорогая, почтенный синьор просто-напросто влюбился в тебя!» — но что-то непонятное удерживало меня. Однако эта история мне надоела: я не выношу женских слез. Я сказал ей:

— Знаешь, fanciulletta, я не могу принуждать тебя. Если ты не хочешь позировать, вот твой расчет, и ты свободна. А когда ты очнешься, приходи опять ко мне, и мы окончим нашу картину.

Я настолько хорошо знал этого веселого котенка, что был уверен в скоротечности такого «затмения». Но прошла целая неделя, и она не являлась.

Наконец — было это, как теперь помню, в четверг — я увидел ее снова. Я сидел в своей студии, смотрел на неоконченную картину и злился, что не могу дописать ее. Увидев Анджолиту, я радостно кинулся ей навстречу. Но ликовать было нечего.

— Я пришла к синьору, — заявила она мне почти с первого слова, — с великой просьбой. Я хочу… Я буду умолять его, чтобы он уничтожил эту бесстыдную картину — codesto quadro impudico!

Моя злость сразу вернулась.

— Ты с ума сошла? — раскричался я.

— Я не сошла с ума. Но я умоляю! Умоляю!..

Я холодно ответил:

— Ни за что.

Анджолита бросилась передо мной на колени. Но я уже не помнил себя от досады. Я схватил «Джульетту» с мольберта, запер ее в соседней комнате и ушел из студии, крикнув на прощанье:

— Скажи своему синьору, что он не только большой дурак, но и большой грешник!

Больше я уже не видел моей Анджолиты.

Через четыре дня ко мне пришла пожилая, но еще красивая чочара, мать девочки, и спросила, не видал ли я за последнее время ее дочери, которая куда-то исчезла. Я предложил ей тот же вопрос, и она ушла. А через полчаса я получил городское письмо, в котором прочел:

«Ради Бога! Ты не знаешь, где она? Генрих».

Прошел день.

Вечером дверь моей студии отворилась. Вошел Генрих.

Не снимая шляпы, он сел у стола, опустил голову на руки и словно задумался.

— Ну? — спросил я.

Он глухо ответил:

— Утопилась.

 1898