Весенние шелкопряды

Тун-бао не зря ненавидел заморских дьяволов и не скрывал этого. Лет пять назад кто-то ему сказал: «Опять у нас новая власть. Говорят, теперь выгонят заморских дьяволов». Но старого Тун-бао не так-то легко было провести. В городе он вдоволь насмотрелся на парней, которые во все горло кричали: «Долой заморских дьяволов», а сами щеголяли в заграничных костюмах. Наверняка были связаны с заморскими дьяволами – только людей морочили. Потом, правда, они перестали кричать, но городские товары день ото дня дорожали, а налоги и поборы росли. И тут уж, конечно, не обошлось без заморских дьяволов!

А в прошлом году Тун-бао чуть не заболел от огорчения, когда услыхал, что появились заморские коконы и дань [11] стоит дороже китайских на десять юаней. Из-за этих коконов он едва не поссорился со снохой, с которой до сих пор они жили в мире. Сноха захотела разводить шелковичных червей из иностранной грены и нашла поддержку у младшего сына. Старший промолчал, но было ясно, что и он не возражает. Пришлось Тун-бао смириться – одному с тремя не справиться! К двум листам грены местного шелкопряда в доме прибавился лист иностранного. «И вправду, все переменилось», – сокрушался Тун-бао. Посматривая на тутовые деревья, он мрачно думал: «Через год, другой, глядишь, и тутовые листья будут заморскими! Ну и жизнь!..»

Старик вытащил из-за пояса трубку и в сердцах стукнул ею о сухую землю, выбивая пепел. Солнце стояло в зените, и тень Тун-бао стала короткой, как обгоревший пень. В зимнем халате было нестерпимо жарко. Тун-бао расстегнул несколько пуговиц и начал обмахиваться полой, затем поднялся и пошел к дому. Рисовые поля позади тутовника кое-где были вспаханы и равномерно покрыты кусочками глинистой земли. На овощах уже появились цветы, и воздух был напоен пряным ароматом. Вдали виднелась деревушка, в ней жило уже третье поколение семьи Тун-бао. Над крышами вился белый дымок.

Старик вышел из тутовой рощи, дошел до тропы на меже и оглянулся. Он никак не мог налюбоваться шелковистыми зелеными листочками. Вдруг на другом конце поля появился мальчик лет двенадцати.

– Дедушка! – крикнул он. – Иди обедать! Мама ждет!

Это был Сяо-бао, внук старика.

Тун-бао откликнулся, но не пошел, а продолжал стоять на месте, не в силах оторвать глаз от тутовых деревьев. Подумать только, едва прошел праздник весны, а листочки уже величиной с мизинец. Такое Тун-бао за всю жизнь видел всего дважды. Должно быть, нынче шелкопряды на славу уродятся. Сколько же коконов выйдет из трех листов грены? Только бы не случилось, как в прошлом году, беды. Тогда они смогут отдать хоть часть долга.

К Тун-бао подбежал внук. Задрав голову, он тоже посмотрел на покрытые шелковистыми листьями тутовые сучья, потом запрыгал, захлопал в ладоши и запел:

Морщинистое лицо Тун-бао озарилось улыбкой. Он подумал, что это добрая примета, погладил мальчика по гладкой, как у буддийского монаха, голове, [13] и в его старом, исстрадавшемся от вечной нужды сердце затеплилась надежда.

2

Наступили жаркие дни. Пригретые щедрым солнцем, быстро распустились на тутах курчавые листочки, теперь они уже были величиной с детскую ладошку. Раскинувшиеся вокруг деревни тутовые рощи буйно разрослись, и издали казалось, будто на невысокой светло-серой изгороди развесили зеленое парчовое покрывало. Не только у Тун-бао, у всех односельчан появилась надежда. Люди начали готовиться к разведению шелкопрядов: вытаскивали из сараев все, что год пролежало без дела, а теперь было необходимо, чистили, мыли, чинили. К маленькой речушке, пересекавшей деревню, со всех сторон спешили женщины и дети, шутили, смеялись.

С весны они недоедали, одеты были в тряпье, жили как нищие, но не унывали. У них хватит терпения, только бы надежды сбылись. Ничего, что долги растут с каждым днем, главное, чтобы шелкопряды уродились здоровые, крепкие. Через месяц, мечтали они, зеленые шелковистые листочки превратятся в белые, как снег, коконы и принесут им звенящие серебряные монеты. У всех животы подвело от голода, но шутки и смех не умолкали.

Сноха Тун-бао с сыном тоже пришли к речке, хорошенько вымыли решета и корзинки [14] и присели на камень, вытирая пот с лица полой куртки.

С противоположного берега, где толпились женщины, донесся голос Лю-бао:

– Сестрица Сы! Вы и нынче будете шелкопрядов из иностранной грены разводить?

Двадцатилетняя Лю-бао жила со своим старшим братом Лу Фу-цином недалеко от Сы данян, на другом берегу речушки.

– Как бы не так! – нахмурившись, сердито ответила Сы. – У нас дед Сяо-бао всем заправляет! Хоть ты его убей, больше чем на один лист иностранной грены не соглашается. Как услышит слово «иностранный», так кипятиться начинает, старая бестолочь, словно увидел смертного врага, который его предков до седьмого колена обидел. Доллары-то он у нас любит, даром что слово это тоже иностранное.

На другом берегу расхохотались. С той стороны, где был рисовый ток Лу Фу-цина, показался крепкий паренек. Он подошел к речушке и перешел через четыре бревна, служившие мостиком. Только сейчас Сы его заметила.

– Братец А-до! – крикнула она, сразу забыв про «иностранную» грену. – Понеси-ка эти решета. А то они намокли и тяжелые, как дохлые собаки!

А-до ничего не ответил, надел на голову одно за другим шесть решет, даже не встряхнув их, и, размахивая руками, словно лодочник веслами, направился к дому. Когда А-до бывал в духе, он охотно всем помогал: мог донести тяжелую вещь, достать оброненный в реку предмет. Но сегодня у парня настроение было скверное, и он взялся нести решета потому лишь, что его попросила об этом золовка. Со своим странным сооружением на голове, очень похожим на большую соломенную шляпу, А-до шел, усиленно покачивая бедрами на манер городских девушек, и сельчанки, наблюдая за ним, так и покатывались со смеху.

– Погоди, А-до! Подсоби и мне! – задыхаясь от смеха, крикнула Хэ-хуа, жена Ли Гэнь-шэна.

– Скажи ласковое слово, тогда подсоблю, – засмеялся парень. Он мигом добежал до дома и поставил решета под навес.

– Хочешь, сделаю тебя приемным сыном? – хохотала Хэ-хуа.

На ее светлом, совершенно плоском лице выделялись непомерно большой рот и крошечные глаза-щелочки. До замужества она была служанкой в одной городской семье, муж ее, мрачный, молчаливый Ли Гэнь-шэн, годился ей чуть ли не в отцы. Хэ-хуа была замужем всего полгода, но все в деревне знали, что она никогда не упускала случая пококетничать с мужчинами.

– Хоть постыдилась бы! – раздался женский голос с другого берега.

Узкие свиные глазки Хэ-хуа стали шире, и она злобно закричала:

– Ну-ка, кого ругаешь? Скажи! Нечего в кусты прятаться!

– Еще указывать мне будешь? – немедленно откликнулись с противоположного берега. – Вот уже верно говорят: «Толкнешь гроб – покойник чует». Шлюху одну бессовестную ругаю!

Оказывается, это кричала Лю-бао, хорошо известная своим запальчивым нравом.

Хэ-хуа плеснула на обидчицу водой. Та в долгу не осталась. Как всегда, нашлись подстрекатели. Детишки подняли визг. Сы не хотела встревать в перепалку, быстро собрала корзинки, кликнула сына и вместе с ним пошла домой. А-до все еще стоял под навесом и ухмылялся, глядя на женщин. Он знал, чего не поделили Лю-бао с Хэ-хуа, и теперь радовался, что этой «колючке» Лю-бао попало.