Замогильные записки Пикквикского клуба

Больной положилъ руку на плечо этого человѣка и просилъ его прекратить чтеніе. Тотъ закрылъ книгу и положилъ ее на постель.

— Открой окно, — сказалъ больной.

Окно открыли. Глухой шумъ экипажей, стукъ и дребезжанье колесъ, смѣшанный гулъ кучеровъ и мальчишекъ — всѣ эти звуки многочисленной толпы, преданной своимъ ежедневнымъ занятіямъ, быстро прихлынули въ комнату и слились въ одинъ общій рокотъ. По временамъ громкій крикъ праздной толпы превращался въ неистовый хохотъ, и тутъ же слышался отрывокъ изъ пѣсни какого-нибудь кутилы, возвращавшагося изъ таверны, — сцены обыкновенныя на поверхности волнующагося моря человѣческой жизни. Грустно и тошно становится на душѣ, когда вы разсматриваете ихъ при своемъ нормальномъ состояніи души и тѣла: какое же впечатлѣніе должны были произвести звуки на человѣка, стоявшаго одною ногою на краю могилы!

— Нѣтъ здѣсь воздуха, — сказалъ больной слабымъ и едва слышнымъ голосомъ. — Здоровъ онъ и свѣжъ на чистомъ полѣ, гдѣ, бывало, гулялъ я въ свои цвѣтущіе годы; но жарокъ онъ, душенъ и спертъ въ этихъ стѣнахъ. Я не могу дышать имъ.

— Мы дышали имъ вмѣстѣ, старый товарищъ, много лѣтъ и много зимъ, — сказалъ старикъ. — Успокойся, мой другъ.

Наступило кратковременное молчаніе, и этимъ временемъ м-ръ Пикквикъ подошелъ къ постели въ сопровожденіи м-ра Рокера. Больной притянулъ къ себѣ руку своего стараго товарища и дружески началъ пожимать ее своими руками.

— Я надѣюсь, — говорилъ онъ, задыхаясь, такимъ слабымъ голосомъ, что предстоящіе слушатели должны были склонить свои головы надъ его изголовьемъ, чтобы уловить неясные звуки, исходившіе изъ этихъ холодныхъ и посинѣлыхъ губъ, — надѣюсь, милосердный Судья отпуститъ мнѣ мои прегрѣшенія, содѣянныя на землѣ. Двадцать лѣтъ, любезный другъ, двадцать лѣтъ страдалъ я. Сердце мое разрывалось на части, когда умиралъ единственный сынъ мой: я не могъ благословить его и прижать на прощаньи къ своему родительскому сердцу. Страшно, охъ, страшно было мое одиночество въ этомъ мѣстѣ. Милосердный Господь проститъ меня. Онъ видѣлъ здѣсь на землѣ мою медленную и тяжкую смерть.

Наконецъ, больной скрестилъ свои руки и старался произнести еще какіе-то звуки; но уже никто болѣе не могъ разгадать ихъ смысла. Затѣмъ онъ уснулъ, и отрадная улыбка появилась на его устахъ.

Зрители переглянулись. Тюремщикъ склонилъ свою голову надъ изголовьемъ и быстро отступилъ назадъ.

— Вотъ онъ и освободился, господа! — сказалъ м-ръ Рокеръ.

Освободился… да: но и при жизни онъ такъ былъ похожъ на мертвеца, что нельзя навѣрное сказать, когда онъ умеръ.

Глава XLV. Трогательное свиданіе между Самуэлемъ Уэллеромъ и его семействомъ. Мистеръ Пикквикъ совершаетъ миньятюрное путешествіе въ сферѣ обитаемаго имъ міра и рѣшается на будущее время прекратить съ нимъ всякія сношенія

Черезъ нѣсколько дней послѣ своего добровольнаго заточенія, м-ръ Самуэль Уэллеръ, убравъ съ возможнымъ комфортомъ комнату своего господина и усадивъ его за книгами и бумагами, удалился на тюремный дворъ, чтобы провести часокъ-другой-третій въ такихъ удовольствіяхъ, какія только могли быть возможны въ этомъ мѣстѣ. Было превосходное утро, и м-ръ Уэллеръ разсчиталъ весьма основательно, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, ничего не могло быть отраднѣе, какъ пить портеръ на открытомъ воздухѣ, при яркомъ блескѣ солнечныхъ лучей.

Приведенный къ этому счастливому умозаключенію, Самуэль отправился въ буфетъ, взялъ кружку пива, выхлопоталъ листокъ газеты за прошлую недѣлю, вышелъ на тюремный дворъ и, усѣвшись на скамейкѣ, предался своимъ наслажденіямъ методически и систематически, какъ практическій философъ, понимающій цѣну жизни.

Прежде всего онъ выпилъ глотокъ пива, потомъ взглянулъ на окно и бросилъ платоническую улыбку на молодую леди, чистившую картофель. Затѣмъ онъ развернулъ газету и старался уложить ее такимъ образомъ, чтобы выставить наружу отдѣлъ полицейскихъ извѣстій, и такъ какъ при этой операціи встрѣтились довольно значительныя затрудненія со стороны сильныхъ дуновеній вѣтра, то м-ръ Уэллеръ проглотилъ еще одинъ глотокъ крѣпительнаго напитка. Затѣмъ онъ прочиталъ ровно двѣ строки изъ газетнаго листка и пріостановился для того собственно, чтобы полюбоваться на двухъ молодцовъ, игравшихъ на площадкѣ въ мячъ. Когда первая партія этой игры приведена была къ окончанію, м-ръ Уэллеръ провозгласилъ: "очень хорошо"! одобрительнымъ и поощрительнымъ тономъ и окинулъ торжественнымъ взоромъ всѣхъ зрителей, желая удостовѣриться, согласны-ли они были съ его мнѣніемъ насчетъ искусства забавляющихся джентльменовъ. При этой эволюціи еще разъ встрѣтилась необходимость возвести глаза на окна, и такъ какъ молодая леди по-прежнему продолжала сидѣть на своемъ мѣстѣ за картофельной шелухой, то ужъ изъ одной учтивости надлежало подмигнуть ей и выпить въ честь ея другой глотокъ пива, что и выполнено было съ отмѣнною вѣжливостью учтиваго кавалера. Затѣмъ, бросивъ сердитый взглядъ на одного мальчишку, имѣвшаго нескромность слѣдить за всѣми этими движеніями, Самуэль перебросилъ одну ногу на другую и, взявшись за газету обѣими руками, принялся читать весьма внимательно и серьезно.

Едва только углубился онъ въ это многотрудное занятіе, какъ ему показалось, будто кто-то вдали произнесъ его собственное имя. И онъ не ошибся: фамилія Уэллера быстро переходила изъ устъ въ уста, и въ нѣсколько секундъ весь воздухъ огласился этимъ громогласнымъ звукомъ.

— Здѣсь! — проревѣлъ Самуэль богатырскимъ голосомъ. — Что тамъ такое? Кому его надобно? Кто спрашиваетъ м-ра Уэллера? Не пришла-ли эстафета съ извѣстіемъ, что загорѣлся его загородный палаццо?

— Кто-то васъ спрашиваетъ въ галлереѣ,- сказалъ человѣкъ, стоявшій подлѣ.

— A вотъ, присмотрите-ка, любезный, за этой бумагой и пивцомъ, слышите? — сказалъ Самуэль. — Я пойду. Какого они шума надѣлали!

Сопровождая эти слова легкимъ ударомъ по головѣ вышеозначеннаго молодого человѣка, продолжавшаго безсознательно визжать изо всей силы: «Уэллеръ», Самуэль быстро перебѣжалъ черезъ дворъ и углубился въ галлерею. Первымъ предметомъ, обратившимъ на себя его вниманіе, былъ его собственный возлюбленный родитель, сидѣвшій со шляпой въ рукахъ на нижней ступени лѣстницы и продолжавшій съ минуты на минуту кричать густымъ и громкимъ басомъ: "Уэллеръ! Уэллеръ!"

— Что ты ревешь? — сказалъ Самуэль, когда родитель его еще разъ собрался повторить съ особенной энергіей это знаменитое имя. — Вѣдь этакъ, чего добраго, ты лопнешь отъ надсады. Ну, чего тебѣ надобно?

— Эгой! — забасилъ старый джентльменъ. — А я ужъ думалъ, другъ мой Самми, что нелегкая унесла тебя гулять въ Регентовскій паркъ.

— Полно, полно, — сказалъ Самуэль: нечего тутъ издѣваться и подтрунивать надъ несчастной жертвой барышничества и скупости. Что ты сидишь здѣсь, выпучивъ глаза? Я вѣдь не тутъ квартирую.

— Ну, братъ, Самми, если бы ты зналъ, какую потѣху я состряпалъ для тебя, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Погоди на минуточку, — сказалъ Самуэль: — ты весь выбѣлился, какъ алебастръ.

— Ну, оботри меня, мой другъ, хорошенько, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, когда сынъ принялся вытирать его спину. — Хорошо еще, что я не надѣлъ сюда праздничнаго платья, хотя бы для такого веселья не мѣшало…

Такъ какъ на этой фразѣ м-ръ Уэллеръ старшій обнаружилъ несомнѣнные признаки наступающаго припадка судорожнаго хохота, то Самуэль принужденъ былъ остановить его.

— Да угомонишься-ли ты, — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ младшій. — Что это тебя такъ подмываетъ?

— Ахъ, Самми, другъ ты мой любезный, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая потъ съ своего лба, — мнѣ, право, кажется, что на этихъ дняхъ меня хлопнетъ параличъ отъ этого старческаго припадка. Будь ты тутъ хоть каменная стѣна, a хохотъ все-таки проберетъ насквозь.

— Да что такое случилось? — сказалъ Самуэль. — Добьюсь-ли я, наконецъ, что y тебя засѣло въ головѣ?

— Угадай-ка, любезный, кто теперь пришелъ со мною? — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, отступая назадъ шага на два.