Госпожа Бовари

рты, словно для того, чтобы высыпать золото. При виде того, как эта жирная рука с красными, влажными, точно слизняки, пальцами касается тех страниц, над которыми когда-то сильно билось ее сердце, Эмма чуть было не вышла из себя.

Наконец они удалились. Вошла Фелисите. Эмма посылала ее перехватить Бовари и постараться отвлечь его внимание. Сторожа, оставленного караулить описанное имущество, они спровадили на чердак, взяв с него слово, что он оттуда не выйдет.

Вечером Эмме показалось, что Шарль чем-то озабочен. Она следила за ним встревоженным взглядом и в каждой складке на его лице читала себе обвинительный приговор. Когда же она переводила глаза на камин, заставленный китайским экраном, на широкие портьеры, на кресла, на все эти вещи, скрашивавшие ей жизнь, ее охватывало раскаяние, вернее – глубочайшее сожаление, от которого боль не только не утихала, а наоборот: становилась все мучительнее. Шарль, поставив ноги на решетку, спокойно помешивал угли в камине.

Сторож, видимо соскучившись в своем укромном уголке, чем-то стукнул.

– Там кто-то ходит? – спросил Шарль.

– Нет! – ответила Эмма. – Забыли затворить слуховое окно, и ветер хлопает рамой.

На другой день, в воскресенье, она поехала в Руан и обегала всех известных ей банкиров. Но они были за городом или в отлучке. Это ее не остановило. Она просила денег у тех немногих, кого ей удалось застать, и все твердила, что у нее сейчас крайность и что она отдаст. Иные смеялись ей в лицо. Отказом ответили все.

В два часа она побежала к Леону, постучалась. Ее не впустили. Наконец появился он сам.

– Зачем ты пришла?

– Тебе это неприятно?

– Нет... но...

Он признался, что хозяин не любит, когда у жильцов "бывают женщины".

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала Эмма.

Он хотел было распахнуть перед ней дверь, но она остановила его:

– Нет, нет! Пойдем к нам!

И они пошли в свой номер, в гостиницу "Булонь". Войдя, Эмма выпила целый стакан воды. Она была очень бледна.

– Леон, окажи мне услугу, – обратилась она к нему.

Она стиснула ему руки и стала трясти их.

– Слушай: мне нужно восемь тысяч франков!

– Ты с ума сошла!

– Пока еще нет!

Она рассказала ему про опись, про свою беду: Шарль ничего не подозревает, свекровь ненавидит ее, отец ничем не в состоянии помочь. Но Леон должен похлопотать и во что бы то ни стало раздобыть требуемую сумму...

– Но как же я...

– Тряпка ты, а не мужчина! – крикнула она.

В ответ на это он сказал явную глупость:

– Ты сгущаешь краски. Наверное, твоему старикашке можно заткнуть рот и одной тысячей экю.

Казалось бы, тем больше у Леона оснований хоть что-нибудь предпринять. Никогда она не поверит, чтобы нельзя было достать три тысячи франков. Притом Леон может занять не для себя, а для нее.

– Ну иди! Попытайся! Это необходимо! Беги!.. Сделай все! Сделай все! Я так тебя буду любить!

Он ушел и, вернувшись через час, торжественно объявил:

– Я был у троих... Ничего не вышло.

Молча и неподвижно сидели они друг