Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Ваши поклонники, быть может, скажут вам, синьорина, что с тех пор вы очень похорошели; но для меня тогда вы были лучше. Однако, все же я не теряю надежды рано или поздно воспользоваться тем, чем вы так великодушно награждали меня.

– Награждала вас!.. я? Синьор, вы находитесь под влиянием какого-то странного заблуждения.

– К сожалению, нет; впрочем, женское сердце так непостоянно, имеет, столько капризов! А вы награждали меня, уверяю вас; и признаюсь откровенно, что я еще не совсем отказался от этой награды и в настоящее время.

– Награды! Чем же я награждала вас?

– Вашим поцадуем, дитя мое, сказал Гарлей и вслед за тем прибавил, с серьёзной нежностью, – и опять повторяю, что я еще не теряю надежды, рано или поздно, но воспользоваться этой наградой, и именно в то время, когда увижу вас подле отца и мужа в вашем отечестве, – вас, прекраснейшая невеста, какой, быть может, никогда еще не улыбалось светлое небо Италии! А теперь простите скитальца и воина за его грубые шутки и в знак прощения дайте вашу руку – Гарлею л'Эстренджу.

При первых словах этой речи, Виоланта с ужасом отскочила назад: ей казалось, что перед ней стаял сумасшедший; но зато при последнем слове она бросилась вперед и с живым энтузиазмом, свойственным её характеру, обеими руками сжала протянутую руку л'Эстренджа.

– Гарлей л'Эстрендж, спаситель жизни моего отца! воскликнула она, и взоры её устремились на Гарлея с выражением такой глубокой признательности и почтительности, что Гарлей испытывал в одно и то же время и смущение и восторг.

В этот момент она забыла, что перед ней стоял герой её мечтаний: она видела перед собой человека, который спас жизнь её отца. Но в то время, когда взоры Гарлея устремились вниз и открытая голова его наклонилась нал рукой, которую он держал, Виолента находила некоторое сходство в чертах лица, которыми так часто и так долго любовалась. Правда, первый цвет юности уже отцвел, но самой юности все еще оставалось на столько, чтоб смягчить разрушительное влияние времени и сообщить мужеству прелести, чарующие взор. По инстинктивному чувству, она освободила свою руку, и, в свою очередь, потупила взоры.

В этот момент взаимного замешательства Гарлея и Виоланты вошел в сад Риккабокка и, изумленный при виде мужчины подле Виоланты, бросился к ним с отрывистым и гневным восклицанием. Гарлей услышал его голос и обернулся.

Присутствие отца как будто возвратило Виоланте бодрость духа и твердую волю над своими чувствами. Она снова взяла руку дорогого гостя.

– Папа, сказала она простосердечно, – взгляните, кто это, наконец-то он приехал.

И потом, отступив на несколько шагов, она осматривала их обоих. её лицо озарилось счастием: по видимому, что-то, давно и тихо и безмолвно потерянное и отыскиваемое, было также тихо найдено, и в жизни уже не было недостатка и в сердце не было пустоты.

Глава XCII

Итальянец и друг его заперлись вдвоем в кабинете.

– Зачем вы оставили свой дом в….шейре? И к чему эта новая перемена фамилии?

– А вы не знаете, Пешьера в Англии?

– Я знаю это.

– Он ищет меня и, как говорят, хочет отнять дочь у меня.

– Да; он имел дерзость подержать пари, что получит руку вашей дочери. Мне и это известно; поэтому-то я и приехал в Англию, во первых, для того, чтоб уничтожить в главном основании его коварные замыслы, а во вторых, узнать от вас, пока еще не совершенно остыла во мне юношеская пылкость, каким образом отыскать конец нити, которая привела бы к его погибели, и к безусловному восстановлению вашего благородного имени. Выслушайте меня. Вам известно, что, после схватки с наемщиками Пешьера, посланными за вами в погоню, я получил весьма учтивое предложение от австрийского правительства оставить немедленно его италийские владения. Зная, что каждый иностранец, пользующийся гостеприимством чуждой для него земли, должен поставлять себе в священный долг не принимать ни малейшего участия в народных смутах, я очень хорошо понял, что честь моя была затронута этим предложением, и потому немедленно отправился в Вену – объяснить министру (который лично был знаком со мной), что хотя я действительно защищал беглеца, искавшего убежища в моем доме, защищал от шайки рассвирепевших солдат, которыми начальствовал личный его враг, но не только не принимал никакого участия в народном восстании, а, напротив того, всеми силами старался отклонить моих друзей в Италии от безразсудного предприятия. Как военный человек и хладнокровный зритель, я старался доказав им, что все это кончится одним только бесполезным кровопролитием. Я имел возможность подтвердить свое опасение самыми удовлетворительными доказательствами, так что знакомство мое с министром приняло в некоторой степени характер дружбы. Уже в ту пору я находился в таком положении, что имел полное право защищать ваше дело и выставлять на вид ваше нерасположение вступать в замыслы инсургентов. Я старался доказать, что если вы и замешаны были в это безумное предприятие, то это несчастье должно приписать ложным представлениям ваших поступков и домашней измене вашего друга – того самого человека, который оклеветал вас перед правительством. К несчастью, все мои доводы основывались только на ваших словах. Как бы то ни было, я успел, однако же, сделать такое впечатление в вашу пользу и, может статься, против вашего изменника, что ваши имения не подвергались конфискации и не были переданы, по поводу гражданской вашей смерти, вашему родственнику.

– Как так! я не понимаю вас. Ведь Пешьера владеет всем моим достоянием?

– Да, он пользуется только половинными доходами с ваших имений на неопределенное время, то есть до тех пор, пока я не успею уличить его в криминальном преступлении. Мне запрещено, было говорить вам об этом; министр, не без извинительной причины, обрек вас испытанию безусловного изгнания. Ваше помилование будет основываться на вашем уклонении от дальнейших заговоров…. извините за это выражение. Не считаю за нужное говорить вам, что мне позволено было воротиться в Ломбардию. По прибытии туда, я узнал, что…. что ваша несчастная жена являлась ко мне в дом и обнаружила величайшее отчаяние, узнав о моем отъезде.

Лицо Риккабокка нахмурилось; дыхание его сделалось тяжелым.

– Я не считал за нужное познакомить вас с этим обстоятельством, тем, более, что оно не имело особенного за меня влияния. Я верил в её преступление, да и к чему послужили бы теперь её раскаяние, её угрызение совести, если только она чувствовала в душе своей это угрызение? Вскоре я услышал, что её уже не существует.

– Да, произнес Риккабокка, с угрюмым видом, – она умерла в том же году, когда я покинул Италию. Вероятно, есть какая нибудь важная причина, которая может извинить моего друга, если он решается напоминать о том, что она некогда существовала!

– Сейчас я объясню вам эту причину, сказал л'Эстрендж спокойным тоном. – В нынешнюю осень я бродил по Швейцарии, и в одну из моих пешеходных прогулок по горам я захворал, и недуг мой приковал меня на несколько дней к софе в небольшой гостинице, в какой-то бедной деревнюшке. Хозяйка дома была итальянка. Слуга мой оставался в городе в значительном от меня расстоянии, и потому я просил ее поберечь меня до тех пор, пока буду в состоянии написать моему человеку, чтобы он явился ко мне. Я был очень благодарен за её попечения и находил развлечения в её болтовне. В короткое время мы сделались хорошими друзьями. Она рассказала мне, что была к услужении у одной знатной дамы, которая скончалась к Швейцарии, и что, обогатившись щедротами своей госпожи, она вышла за муж за швейцарского содержателя гостиницы и потом сделалась сама хозяйкой постоялого двора. Слуга мой приехал. Хозяйка узнала мое имя, о котором до этого и не подумала спросить. Она вошла в мою комнату сильно взволнованная. Короче сказать, эта женщина была служанкой вашей жены. Ока провожала ее в мою виллу и знала, с каким беспокойством и нетерпением ваша жена хотела видеть меня. Правительство назначило ей ваш палац в Милане и приличное содержание, но она отказалась от того и другого. Не увидев меня, она отправилась в Англию, отыскивать вас. Итальянские журналы объявили, что вы бежали в Англию.