Французская новелла XX века. 1900–1939

Я чувствую, что они должны стать моей настоящей семьей. Я быстро забуду свою семью. Деревья мало-помалу признают меня за своего, и, чтобы заслужить это признание, я научусь всему, что необходимо знать.

Я уже научился смотреть на плывущие по небу облака.

Я умею также быть неподвижным.

И я почти научился молчать.

Родина

Помню, это было в вечер возвращения после долгой разлуки с моей родной деревней. Я бродил по коротким улочкам, которые когда-то казались мне запутанными, и мне было горько смотреть на наши дома, — такими они казались маленькими. Вдруг я увидел у входа в дом мальчика. Он стоял возле стула, да и сам был не выше его.

Он вопил: «Еще дай! Еще!»

Пожилая женщина выходила из дома и всякий раз выносила в шумовке несколько рыжих дымящихся зерен гороха, которые она клала на соломенное сиденье стула. Мальчик брал горошины толстыми ручонками в ямочках, обжигался, дул на пальцы, съедал горох и кричал: «Еще! Еще!»

Увидев, что я остановился, он бросил горох и стул, взял меня за руку и пошел за мной. Я с трудом узнавал его, но было ясно, что он моей породы.

Дальше я встретил мальчика из церковного хора. Он шел за священником к переносному алтарю. Он нес корзину, полную цветов, — васильки, маки, шиповник. Он разбрасывал цветы охапками. То ли он бросал их не так, как полагается, то ли просто бросал слишком щедро — не знаю. Но школьный учитель, шедший рядом, вдруг так ударил его по голове здоровенным молитвенником, что ребенок упал на колени и сразу присмирел. Увидев меня, он вышел из церковной процессии и взял меня за левую руку.

Дальше, прижавшись к стенке, стоял третий мальчик и плакал — не потому, что умерла его бабушка, а потому, что ему говорили: «Как! Твоя бабушка умерла, а ты не плачешь?»

Дальше четвертый, уже почти юноша, разговаривал с толстухой Бертой, не подозревая, что мать Берты заметила их и готовится задать ему трепку.

Как и те прежние, обе эти тени, сразу мной узнанные, последовали за мной: одна — отделившись от стены, другая — покинув свою подружку.

Я не хочу преувеличивать, я не скажу, что вся деревня была полна ими, что каждый мой шаг будил далекие призраки, призраки меня самого, и что вскоре толпа их преградила мой путь.

Нет, все это было ярко, но недолговечно.

Ни один из образов моего прошлого не решился сопровождать меня за пределы деревни.

На вольном воздухе они рассеялись. Маленький мальчик с горошинами покинул меня последним.

Оставшись один и зная, что силой воображения я без труда могу собрать завтра же, сразу же, когда захочу, эту семью теней, я прислушивался, как стихал шум взволнованного сердца, и думал: «Три-четыре дома; ровно столько, сколько нужно, земли и воды для деревьев; и эти бледные воспоминания детства, покорные нашему зову, — до чего же она проста, родина! А если все люди могут иметь свою родину так просто, зачем же творят они бог знает что?»

АНРИ ДЕ РЕНЬЕ

(1864–1936)

В 900–910-е годы Анри де Ренье был одним из наиболее известных, талантливых — ив определенном отношении характерных для эпохи — французских литераторов. По своему миросозерцанию он целиком принадлежит к той части интеллигенции рубежа веков, которая, утратив веру в возможности буржуазного прогресса, иронически отстранялась от житейской практики с ее «низким» утилитаризмом, противопоставляя ей экзотику дальних стран и исторического прошлого — черты, нашедшие яркое воплощение в творчестве Ренье.

Анри де Ренье родился в нормандском городке Онфлёр, в семье таможенного чиновника. Получив юридическое образование, он, однако, целиком, посвящает себя литературе. Как поэт Ренье сформировался под влиянием символиста Малларме и парнасца Эредиа. Уже в первый период творчества в стихах Ренье (сборники «Грядущие дни», 1885; «Ландшафты», 1887; «Игры поселян и богов», 1897; «Глиняные медали», 1900) намечается тема, которой он останется верен всю жизнь, — тема хрупкости всего сущего, стремление опоэтизировать и увековечить средствами искусства мимолетные дары жизни.

В 1897 году Ренье впервые обращается к прозе (сборник «Яшмовая трость»). Ренье — автор семнадцати романов, материал для которых он черпал либо в современности («Полночная свадьба», 1903; «Каникулы скромного молодого человека», 1904; «Живое прошлое», 1905; «Страх перед любовью», 1907), либо в историческом прошлом Франции и Италии XVII и XVIII веков («Дважды, любимая», 1900; «По прихоти короля», 1902; «Героические иллюзии Тито Басси», 1916). Впрочем, в своих «исторических» романах Ренье отнюдь не стремится воссоздать подлинную картину жизни изображаемой эпохи: прошлое служит ему лишь колоритным фоном, на который он проецирует собственный взгляд на мир. Существование персонажей Ренье пропитано духом аморализма: они подчиняются скорее плотским инстинктам, чем нравственным императивом. Однако в центр своих романов писатель ставит обычно героя, для которого характерна определенная насыщенность душевной жизни, стремление воплотить свои сокровенные мечты. Но такой герой одинок, нерешителен и беспомощен, и потому он оказывается покорным рабом или жалким паяцем в руках опытных и безжалостных эгоистов. Драматическое столкновение героя с действительностью, пропитывая романы. Ренье атмосферой нравственного мучительства, придает им особенную напряженность.

Ренье-повествователю присущи ясность изложения, отточенность и живописность языка, тонкая ирония, «вещность» образов. Для новеллистики Ренье, кроме того, характерен мягкий лиризм, нередко уходящий в подтекст, налет таинственности и нежная, сдержанная грусть.

Акация [5]

Когда Жюль Дюран проснулся, было, без сомнения, еще очень рано, потому что, когда он присел на кровати, ушки фуляра, которым он повязывал себе голову на ночь, обозначились на стене лишь очень бледной и неясной тенью. В самом деле, ставни окна, оставленного им полуоткрытым, пропускали в комнату лишь очень слабый свет. Он, однако, позволил Жюлю Дюрану отчетливо рассмотреть время на циферблате его часов. Жюль Дюран отметил, что было немного меньше пяти. Этому указанию вполне соответствовала тишина, царившая в доме. Августина, старая кухарка, еще не вставала.

В этом она лишь следовала примеру всех жителей ленивого маленького городка Бленваля-на-Аранше. В пять часов утра Бленваль и бленвальцы еще почивали глубоким сном. Тщетно Жюль Дюран прислушивался в своей постели к звукам как внутри дома, так и снаружи; до него не доносился ни шум повозок на улице, ни стук каблуков по тротуару, ни гул голосов. Только равномерное тиканье часов оживляло мирно дремлющий дом.

Последив с минутку движение обеих стрелок, Жюль Дюран хотел уже положить часы обратно на ночной столик, когда легкое дуновение ветра пощекотало ему ноздри волной аромата. При этом душистом прикосновении круглое и полное лицо Жюля Дюрана расцвело от удовольствия. Он бережно и любовно вдохнул эту весеннюю утреннюю дань. Она напомнила ему о том, что прекрасное время года наконец настало и что несколько дней тому назад большая акация, красовавшаяся своим узловатым стволом и нежной листвой на маленькой площади, вновь покрылась цветами. При этой мысли Жюль Дюран не мог выдержать и, с фуляром на голове, с хлопающим по икрам подолом рубашки, соскочил с кровати и подбежал босиком к окну, чтобы посмотреть на долгожданное цветение любимого дерева.