Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Среди смут, что сотрясали XVI век в России, эта маленькая колония, однажды появившаяся неведомо откуда, обосновалась между Нижним и Казанью и, безобидная, осела там, не смешиваясь никоим образом с другими народностями, сохраняя первородный язык, соблюдая древние обычаи и не признавая иной профессии, кроме этой ― буксировщиков судов.

К полудню оставили слева город Макарьев, место ярмарки до того, как он уступил эту привилегию Нижнему. С Волги совершенно не видно городка, обреченного на одиночество декретом императора Александра. Единственное сооружение, что привлекает любопытство путешественника, ― знаменитый монастырь св. Макария, образ которого все годы осеняет Нижегородскую ярмарку. В Казани я купил доставленные из Макарьева короба белой жести, имеющие вид кофров из самого чистого серебра. В Макарьеве были интернированы французы, удаленные Ростопчиным из Москвы с приближением Наполеона: экс-режиссер Французского театра в Москве, месье Арман Домерг, в 1835 году издал в Париже занятное описание этого путешествия и дурного обращения с нашими соотечественниками, которое выпало им выстрадать среди местного населения, доведенного до исступления.

К шести вечера сквозь первые тени сумерек заметили переделанные в колокольни минареты старого татарского города, высящегося на холме в 6-7 верстах от берега реки. Сгустилась черная ночь, когда бросили якорь и выгрузились на иссеченный водомоинами глинистый откос. Не было необходимости тем же вечером добираться до города. Месье Грасс, связанный делами с Казанью, владел здесь, в 5-6 сотнях шагов от пристани, чем-то вроде большого магазина, где из досок было скроено жилье. Мы взяли двое дрожек для себя и телегу для багажа. Десять минут спустя по рытвинам и колдобинам, чудом без несчастного случая, прибыли на место.

Казань ― один из тех городов, что смотрятся сквозь мираж истории. Его татарские сувениры еще так свежи, что нельзя привыкнуть к тому, что видишь русский город. В самом деле, и по нравам, и по одеждам до 1552 года здесь начиналась Азия. Основанная в 1257 году par Sayn ― Саином [251], сыном Бату-хана, и включенная в огромную монгольскую империю, Казань была центром халифата, который к середине XV века почувствовал себя сильным настолько, чтобы сделаться независимым от Золотой Орды; только изначальный город был совсем не там, где расположен сегодня, а гораздо выше по Казанке, примерно в 20 верстах от места ее впадения в Волгу. [252]

На протяжении всего века история Казани ― лишь долгая борьба между татарами и русскими и цепь убийств местных правителей русскими, или русских правителей туземцами. В этот период развертывается темная, но в высшей степени ― народная легенда о царице Sumbeka ― Сююмбеки [Сююмбеке]. Так же, как на Кавказе все замки построены царицей Тамар, так в Казани есть дворец царицы Сююмбеки, башня царицы Сююмбеки [253], могила царицы Сююмбеки. В общем, это дань уважения народов последним суверенам, представлявшим их национальность.

В августе 1552 года Иван IV, наш Иван Грозный, которого ни один историк не додумался назвать Иваном Отважным, переходит Волгу во главе громадной армии и ставит лагерь на обширной равнине, что простирается до моря, и на которой сегодня высится погребальный монумент, поставленный русским, павшим при штурме 2 октября.

Штурм был страшен; русские вошли через брешь, проломленную миной, подведенной под кремль царским инженером Rossmoib [искусным немецким размыслом, то есть инженером]. Сражались за каждый дом, за каждую улицу с остервенением, какое проявляют при нападении и обороне народы враждебных рас, обычаев и религий. В день взятия Казани повелел Иван поставить небольшую деревянную церковь, сруб которой доставили в совершенно готовом виде, и которая была построена от основания до конька кровли, за шесть часов. Там отслужили благодарственную мессу, обедню и помолились за упокой душ русских, павших в битве. Вероятнее всего, эта маленькая церковь была поставлена там, где сегодня возвышается каменный памятник [254].

Казань, сожженная в 1774 году Пугачевым, казаком, который пытался выдать себя за Петра III, и был препровожден в Москву и показан народу в железной клетке, была вновь отстроена, по приказу Екатерины, и вновь сожжена в 1815 году. В пламени погибли 22 церкви и 3 монастыря. Это все объясняет, почему сегодня Казань с ее восточными сувенирами и мусульманским преобладанием ― совсем русский город, где 980 улиц, 10 мостов, 4 плотины, 4300 домов, 58 церквей, 4 кафедральных собора, 4 монастыря, 10 мечетей, 2 отеля для туристов, 7 постоялых дворов, 2 трактира и 50244 жителя, 15 тысяч из которых являются магометанами, а остальные ― христианами, то есть православными русскими, раскольниками или протестантами. Вы понимаете, что все это считал не я, сосчитал немецкий ученый-историк по имени Эрдманн. Немецкий народ обладает склонностью к статистике.

Верно полагают, что вопроса о кровати не было в магазине месье Грасса. Мы сказали «прощай» кроватям в Елпатьеве, чтобы встретить их вновь только в Нижнем, и ― в Нижнем, чтобы найти их лишь в Тифлисе.

Я ошибаюсь, нашел одну кровать во дворце князя Тюменя, у калмыков. Поговорим об этой кровати, когда придет ее время.

Муане, не в состоянии свыкнуться с простой славянской доской, пробудился вместе с зарей нового дня и отправился знакомиться с краем. Часом позже вернулся, восклицая от восхищения.

Поскольку он не испытывал чрезмерного энтузиазма в отношении России, я был готов поверить, что в самом деле он обнаружил что-то стоящее. Соскочил со скамьи на пол и последовал за Муане, уже готовым служить мне как чичероне. Наш дом располагался так, что, только пройдя наискось от него полверсты, можно было увидеть Казань. Мы прошли эту диагональ, и от края своего рода поселка, в котором остановились на ночь, нам открылась просторная равнина, где Иван IV ставил свой лагерь. Сегодня она рассечена широким шоссе длиной в пять верст, протянутым прямо, как по шнуру. Шоссе, поднятое на 5-6 метров и такой же ширины, лежит выше уреза самых высоких паводков Волги и даже в самые, что ни на есть, сильные разливы служит доступным и надежным проездом от реки в город. Если не брать в расчет шоссе, Казань будто стоит среди огромного озера и со своим старым кремлем, не тронутым ни одним пожаром, и колокольнями 62-x храмов являет вид один из самых фантастических. Но что поражает, прежде всего, ― это величественная масса ― памятник, воздвигнутый в честь русских, павших при штурме; он датируется 1811 годом, не относится, думаю, ни к какой известной архитектуре и, благодаря своей форме, приземленной и мрачной, находится в полной гармонии со скорбным замыслом, выношенным архитектором. Туда можно подняться по четырем лестницам, устроенным с четырех сторон.

Интерьер ― церковь, и посреди нее возвышается огромная могила, наполненная черепами всех павших. Другое от останков ― в катакомбах своего рода, под церковью. Страж, который показывал нам эти останки, был уверен, что отбор вели не слишком скрупулезно, как об этом гласит история; по его мнению, какое-то число безбожных скелетов проскользнуло со скелетами ортодоксальными [православными], и, показывая нам некоторые черепа с выдающимися нижними челюстями и приплюснутым лбом, он утверждал, что опознает в них татарские черепа.

Погребальный монумент осмотрен, мы направляемся к Казани, вырастающей перед нами своей самой грандиозной стороной, то есть кремлем. Я не знал никого в Казани, но у меня, если вспомнить, было письмо офицера, ведающего вопросами армейских лагерей, к главному интенданту. Оно разрешало мне взять на складах палатку полковника. Но больше всего хотелось быть уверенным, что назавтра вся Казань узнает о моем приезде и, благодаря русскому гостеприимству, больше ни о чем не беспокоиться: ни в мелочах ни в гидах мне не отказали бы. Итак, я направился с письмом к месье Яблоновскому [255]. Так звали интенданта.