Собрание сочинений. Т.18. Рим

Золя с пристальным вниманием изучал трактат Нитти. Сохранился его конспект этой книги на семидесяти шести страницах, а также резюме этого конспекта, изложенное на девяти страницах. Книга Нитти стала для него важнейшим источником: в сущности, сочинение Пьера Фромана «Новый Рим», которое внесено конгрегацией Индекса в список запрещенных книг и ради защиты которого Фроман едет в Рим, добиваясь аудиенции у Льва XIII, — это не что иное, как «Католический социализм» Нитти. Роман «Рим» становится ответом Нитти, опровержением его книги. С точки зрения Золя, идея «социального католицизма» Нитти — идея глубоко ошибочная; церковь вовсе не собирается перестраиваться в угоду современным демократическим идеям, она стремится под новой личиной продолжать свою политику господства над миром. Католическая церковь давно, начиная с XIII века, утратила всякий этический пафос, ее интересует только политика, а идеологические, нравственные и прочие лозунги — всего лишь демагогическая ширма. Золя сталкивает Фромана — Нитти лицом к лицу с Ватиканом и заставляет своего героя прийти к отречению от утопических идей: церковь нельзя обновить, улучшить, перестроить — ее можно только уничтожить.

Сразу после изучения «Католического социализма» Нитти Золя пишет свой «Набросок» к «Риму», который начинается с полемического изложения идей Нитти. Первая же фраза «Наброска» формулирует центральную мысль концепции Золя, противоположную Нитти: «В развитии человечества за вопросами религии всегда скрывались вопросы экономические». Золя соглашается с Нитти в оценке раннего христианства: «Все пророки, вплоть до Христа, были, по существу, лишь восставшими представителями народа; они рассказывали об его бедствиях и обрушивались на богачей, призывая на их головы всевозможные беды в наказание за жестокость и несправедливость. Сам Христос был лишь последним представителем этого рода людей; он являл собой как бы живое воплощение требования прав для бедняков. Ненависть к богачам, царство небесное — вот что Христос принес обездоленным и нищим. Если под этим „царством небесным“ Христос подразумевал мир и братство народов на нашей планете, то он являлся подлинным социалистом, как это говорили в 48-м году… Безусловно, в течение первых веков после его возникновения… христианство было религией бедняков, меньшого люда; это была демократия, социализм, направленные против римского общества». Однако, чтобы укрепиться, христианству со временем пришлось стать на защиту собственности, а значит, на защиту богачей и власть имущих. «Христианство превращается в католицизм (всемирная религия) и нуждается в сильных мира сего. С этого момента католическое общество вырастает во всесильный аппарат власти, каким является католицизм… папа — такой же полновластный владыка, как и любой монарх».

Далее Золя анализирует в «Наброске» причины появления «католического социализма». Он неоднократно на разные лады высказывает мысль о том, что революция XVIII века не решила важнейших общественных проблем, потому что не принесла победу народу: «…ведь 89-й год пошел на пользу только буржуазии», «…четвертое сословие трудящиеся, страдают по-прежнему и мечтают о своем 89-м годе». В настоящее время выросший и созревший класс рабочих требует для себя полноправия и подлинной свободы: важнейший фактор современности — «борьба между трудом и капиталом. Нужно создать новое общество, к власти идет демократия, начинается новая эра в истории человечества. Именно в этот момент на сцену выступает католический социализм». Таким образом, церковь пытается вести борьбу за главную силу современного общества — за народ, продолжая преследовать ту единственную цель, которую она всегда перед собой ставила, — завоевание господства над миром. В настоящее время иного пути нет — можно только действовать посредством эксплуатации идеи социализма: «Социализм — вот будущее! — и все занимаются социализмом: государственный социализм, католический социализм и т. д.» Перед Золя встает главный вопрос: может ли католическая церковь вернуться к демократическому прошлому примитивного христианства, к утраченной им «первоначальной чистоте»? Именно эта проблема составляет предмет размышлений Золя в его «Наброске». Он еще колеблется, он думает с пером в руке. «Вне всякого сомнения, — пишет он, — принципы католической церкви нисколько не противоречат принципам демократии; ей нужно лишь вернуться к евангельским традициям, снова сделаться церковью бедняков и малых сих, снова возродить христианскую общину». Значит, такое возрождение возможно? Золя отвечает: теоретически — возможно. Если бы папа отказался от светской власти, ограничился ролью духовного пастыря, вернул церковь к былым нравам, она могла бы еще существовать. Но, случись такое чудо, выдвигается второй фактор: наука. Дело в том, что, если бы католицизм вновь превратился в раннее христианство, это христианство очень скоро снова бы стало католицизмом: «В руках церкви, даже перестроившейся, даже одемокраченной, вера является орудием угнетения». И в другом месте «Наброска»: «Если не приходится сомневаться в том, что католицизм вполне уживается с демократией (ему нужно только вернуться К Евангелию, так сказать, к своей первоначальной сущности и тем самым очиститься), я не думаю, чтобы он мог ужиться с наукой. Именно в науке католицизм найдет свою гибель. Ведь без отказа от догм, таинств и чудес он не сможет быть религией атеистической демократии. А наука неизбежно должна привести к атеистической демократии. Народ, который не будет верить в загробную жизнь, в вознаграждение и возмездие, никогда не признает католицизма. Как обречь на неравенство малых сих, если не обещать им вознаграждение в другой жизни? С той минуты, как откажутся от сверхъестественного, отбросят надежду на потустороннее, католицизм погиб. Вот почему католицизм всегда основывается на возрождении в пароде религиозных чувств, на вере. Возможно ли это? Не думаю». Итак, даже если католицизм пойдет тем путем, на который его зовут Нитти и другие неокатолики (архиепископ Майнцский Кеттелер в Германии, архиепископ Вестминстерский Маннинг в Англии, кардинал Гиббон и архиепископ Сен-Поля Айрлэнд в Америке), он все равно обречен на гибель — неуклонно развивающаяся наука одержит над ним победу. Золя в это время еще полагал, что возврат католицизма к исконным евангельским нравам в принципе, теоретически, возможен, что папа и кардиналы его курии могут пойти на отказ от светской власти и таким образом на известное время спасти католицизм. Это заблуждение развеялось после поездки в Рим и всего лишь полуторамесячного пребывания вблизи от престола св. Петра. Последняя фраза «Наброска», написанного до поездки в Рим, гласит: «Грядет великая схизма! От католицизма уцелеет лишь евангельская мораль». Но после возвращения из Рима Золя — уже в конце декабря 1894 года — продолжил «Набросок», и теперь центральной становится новая мысль: мечта Пьера Фромана о возвращении католицизма к евангельским нравам — глубокое заблуждение, и его, Фромана, пребывание в Риме уничтожает эту последнюю иллюзию: «Что такое папство, эта обреченная, мертвая сила, которая скрывается за бронзовыми дверями Ватикана? Папа — скорее политик, чем милосердный пастырь; он весь поглощен одним желанием — сохранить народ для церкви, а с этой целью ему важно лишь уничтожить влияние цезаря (т. е. короля Италии. — Е. Э.). Языческий католицизм; в Риме нет места милосердию; тяжкий груз римского язычества и тщеславия несет на себе весь католицизм. Папа со своей веками вынашиваемой мечтой стать цезарем, занять место цезаря». Значит, никакой отказ от светской власти и от церковных догматов для папы и папистов невозможен. И все же в процессе писания романа Золя пошел еще дальше: в «Наброске» папа представляется ему «скорей политиком, чем милосердным пастырем», в романе он оказывается только и исключительно политиком (да к тому же и весьма недалеким), тупым догматиком, позером и скупцом, начисто лишенным не только ореола святости, но даже и тени благочестия. К такому пониманию личности папы и защищаемого им дела придет Пьер Фроман, прожив три месяца в Риме; ту же эволюцию до своего героя проделал Золя, проживший в Риме вдвое меньший срок.