Лиза из Ламбета

— Нет, мне надо домой. Пойдем. — Она вскочила, потащила Джима за руку. — Пойдем же.

Молча они двинулись к Вир-стрит. Никого не было — ни впереди, ни позади; никто не мог их видеть. Джим больше не обнимал Лизу, они просто шли рядом, но все же не касаясь друг друга. Первой заговорила Лиза.

— Иди по Вестминстер-Бридж мимо церкви. На Вир-стрит попадешь с той стороны. А я пойду переулком, чтоб никто нас вместе не увидел… — Лиза почти шептала.

— Хорошо, Лиза, — согласился Джим. — Сделаю, как ты велишь.

Они подошли к переулку, о котором говорила Лиза. Это был узкий проход между глухих стен, иными словами, фабричные задворки; вел он к началу Вир-стрит. У входа стояли два чугунных столбика, чтобы ни конные повозки, ни ручные тележки сюда не совались.

Лиза и Джим как раз подошли к этим столбикам, когда на пустой улице появился человек. Лиза поспешно отвернулась.

— Как ты думаешь, он нас узнал? — спросила она, когда они с Джимом оказались на достаточном расстоянии. И добавила: — Видишь, оглядывается.

— А кто это?

— Он с нашей улицы, — пояснила Лиза. — Я сама ни с кем из его семьи не вожусь, но знаю, где они живут. Как думаешь, он нас узнал?

— Откуда? Темень такая!

— Но он же оглянулся! Если он нас узнал, завтра вся улица будет языки чесать.

— Мы ничего худого не делали.

Лиза протянула руку, чтобы попрощаться.

— Провожу тебя до дому, — сказал Джим.

— Не надо. Иди к себе.

— Темно; что, как ты в беду попадешь?

— Не попаду. Иди домой, оставь меня.

Лиза шагнула в переулок и остановилась, глядя на Джима. Их разделяли железные столбы.

— Доброй ночи, — сказала Лиза, продолжая тянуть руку.

Джим взял ее ладошку.

— Не хочу, чтоб ты уходила.

— Что ж делать? Я должна идти! — Лиза попыталась высвободиться, но он опустил ее руку на верхушку чугунного столбика и крепко прижал.

— Пусти! Больно!

Блейкстон не шевельнулся, только смотрел ей в глаза откровенно, требовательно. Лизе стало не по себе. Она пожалела, что пошла с ним.

— Пусти руку! — Лиза крохотным своим кулачком принялась молотить железную лапищу.

— Лиза! — с надрывом произнес Блейкстон.

— Что? — Лиза в очередной раз стукнула его по руке.

— Лиза, — Блейкстон перешел на шепот, — я хочу!

— Чего? — Лиза потупилась.

— Сама знаешь. Ну, так как?

— Нет.

Он навис над ней и повторил:

— Так как?

Лиза молчала, только молотила его кулачком по руке.

— Лиза, — Джим говорил хриплым, низким голосом, — Лиза, я хочу.

Она все молчала, прятала глаза и как заведенная била его кулачком. Он поймал ее взгляд. Кулачок застыл в воздухе, Лиза смотрела на Джима с полуоткрытым ртом. Внезапно Блейкстон как бы встряхнулся, ударил Лизу кулаком в живот так, что она зашаталась, и распорядился:

— Пошли.

И они скрылись в темном переулке.

8

Воскресный утренний сон миссис Кемп всегда был несколько крепче и продолжительнее, чем сон субботний или, скажем, пятничный; иначе Лиза в то воскресенье вовсе бы не выспалась. Она проснулась, потерла глаза; постепенно вспомнила, и как ходила накануне в театр, и все остальное. Лиза вытянула ноги и испустила блаженный вздох. Сердце ее переполнял восторг; она думала о Джиме, и по телу разливалась любовная истома. Она закрыла глаза и представила его теплые губы; закинула руки, словно обнимая его за шею, словно приближая к себе; она почти ощущала, как колючая борода касается щек, а сильные крепкие руки подобно тискам обхватили талию. Лиза улыбнулась и снова глубоко вздохнула; затем выпростала руки из ночной рубашки и принялась их рассматривать. До чего худенькие, просто пара косточек, ни мышц, ни жирка; и бледные, все в сложном узоре набухших вен. Лиза не замечала, что кисти у нее огрубевшие, красные, в пальцы въелась грязь, а ногти обломаны, а то и обкусаны до мяса. Она поднялась с постели и стала глядеться в зеркало над каминной полкой. Воспользовалась пятерней как расческой, улыбнулась сама себе. Личико у нее было востренькое, зато щечки свежие, бело-розовые, а глаза большие, темные, как и волосы. Лиза чувствовала себя ужасно счастливой.

Одеваться не хотелось; хотелось мечтать. Лиза кое-как собрала волосы в узел, набросила юбку прямо на ночную рубашку, села у окна и осмотрела комнату. Большая часть украшений интерьера, имевшихся в распоряжении миссис Кемп, концентрировалась на каминной полке. Основу композиции составляли груша, яблоко, ананас, гроздь винограда и полдюжины пухлых слив, искусно сделанные из воска и весьма популярные в середине этого славнейшего из царствований. Каждый плод был выкрашен в оттенки, предназначенные ему Природой — яблоко щеголяло красными боками, виноградины отливали иссиня-черным, листья цвета малахита придавали композиции законченность. Урожай покоился на подставке «под черное дерево», покрытой черным бархатом, от грязи же и пыли его защищал впечатляющий стеклянный колпак, отделанный красным плюшем. Лизе всегда доставляло удовольствие смотреть на эту композицию, вот и сейчас при виде ананаса у нее невольно потекли слюнки. Два конца полки уравновешивали два розовых кувшина, расписанных по фасаду голубенькими цветиками; вокруг горлышка готическими золочеными буквами шло пояснение: «Дружеский Подарок». Эти произведения относились к более поздней эпохе, впрочем, столь же не чуждой прекрасному. Промежутки были заполнены кувшинчиками и чайными парами — внутри позолота, снаружи городской вид, по окружности — «Клактон-он-Си в Сердце Носи», или «Вечно Помни Милый Нью-Ромни». Немалое количество этой сувенирной продукции успело разбиться, но было заботливо починено с помощью клея; и вообще, по мнению знатоков, керамика от трещинки-другой в цене не теряет. Еще на каминной полке стояли портреты. С паспарту в бархатных рамках, порой украшенных ракушками, на Лизу смотрели неизвестные личности в старинной одежде, женщины в платьях с корсетами и тесными рукавами, с прямыми проборами в прямых волосах, с печатью суровости на лицах, с твердыми подбородками и узкими губами, с крохотными поросячьими глазками и в морщинах; мужчины, втиснутые в воскресные костюмы, окоченевшие в пристойных позах, каждый с длинными усами, бритыми подбородком и верхней губой и таким выражением, будто на плечах его неподъемная, хоть и незримая ноша. Были здесь и два-три дагерротипа — крохотные фигурки в полный рост, в золоченых рамках. Еще были снимки отца и матери миссис Кемп, а также помолвленных или только что обвенчанных пар — непременно дама сидит, джентльмен стоит, положив руку на спинку ее стула, или джентльмен сидит, дама стоит, положив руку ему на плечо. Снимки эти стояли на каминной полке, висели над ней и на других стенах, а также над кроватью; всякий, оказавшийся в комнате, попадал в оцепление застывших в вечной неподвижности лиц, взятых анфас.

Фоном служили выцветшие от старости обои, в особо критических местах укрепленные цветными приложениями к рождественским выпускам газет. Привлекала внимание пронизанная патриотизмом картинка, изображающая солдата, который тряс руку поверженного товарища, а другою рукой бросал вызов банде арабов. Была здесь и «Спелая вишня» [11], практически черная от старости и грязи; были два календаря, один с портретом маркиза Лорна [12], изящно одетого красавца, предмета обожания миссис Кемп с самой кончины мистера Кемпа. На втором календаре имелся портрет Королевы, сделанный к Ея юбилею и несколько потерявший в плане величия по причине усов, каковые в приступе непочтительности подрисовала углем наша Лиза.

Мебель составляли рукомойник и узкий комод, служивший также буфетом для кастрюль, сковородок и глиняных горшков, что не уместились на каминной решетке; подле кровати стояли два табурета да лампа. Больше в комнате не было ничего. Лиза все это оглядела и осталась вполне довольна; воткнула булавку в верхний угол благородного маркиза, дабы не допустить его падения, повертела фаянсовые сувениры и стала умываться. Затем оделась, поела хлеба с маслом, залпом выпила кружку холодного чаю и пошла на улицу.