По направлению к Свану

чего не оставалось, как прекратить разговор, но эта помеха навела ее на более счастливую мысль — так тирания рифмы заставляет хороших поэтов достигать совершенства. «Мы поговорим о ней наедине, — тихо сказала она Свану. — Только мать способна понять вас. Я убеждена, что ее мама того же мнения». Мы сели вокруг железного стола. Я старался не думать о тоскливых часах, которые мне предстояло провести в одиночестве, без сна, у себя в комнате; я уговаривал себя, что из-за этого не стоит огорчаться, потому что завтра утром я о них забуду, — я пытался сосредоточиться на мыслях о будущем, которые должны были провести меня, точно по мосту, над близкой и страшной пропастью. Однако мое перегруженное беспокойством сознание, такое же напряженное, как взгляды, которые я бросал на мать, было недоступно для внешних впечатлений. Мысли в него проникали, но так, что все прекрасное или даже смешное, способное растрогать меня или развлечь, оставалось снаружи. Как больной, отчетливо сознавая, что ему делают операцию, благодаря обезболивающему средству ничего при этом не чувствует, так я, не испытывая ни малейшего волнения, мог декламировать любимые стихи или без тени улыбки наблюдать за тем, как дедушка пытается заговорить со Сваном о герцоге д'Одифре-Пакье{[19]}. Попытки деда не имели успеха. Стоило ему задать Свану вопрос об этом ораторе — и одна из бабушкиных сестер, чей слух воспринимал вопрос дедушки как глубокое, но неуместное молчание, нарушить которое требовала вежливость, обратилась к другой: «Ты знаешь. Флора, я познакомилась с молодой учительницей-шведкой, и она сообщила мне чрезвычайно интересные подробности о кооперативах в Скандинавских государствах. Надо будет пригласить ее к нам поужинать». — «Ну, конечно! — ответила Флора. — Я тоже даром время не теряла. Я встретилась у Вентейля с одним широкообразованным стариком, который хорошо знает Мобана{[20]}, и Мобан подробнейшим образом ему рассказал, как он работает над ролью. Чрезвычайно интересно! Оказывается, этот старик — сосед Вентейля, а я и не знала. Он очень любезен». — «Не у одного Вентейля любезные соседи!» — воскликнула ее сестра Седина голосом, громким от застенчивости и неестественным от преднамеренности, и при этом бросила на Свана взгляд, который она называла «многозначительным». Догадавшись, что Седина изъявила таким образом благодарность за асти. Флора тоже устремила на Свана взгляд, выражавший не только признательность, но и насмешку, то ли просто-напросто подчеркивавшую находчивость Седины, то ли показывавшую, что она завидует Свану, так как это он вдохновил ее сестру, а быть может, она просто не могла не поиронизировать над ним, так как была уверена, что он чувствует себя сейчас в положении подсудимого. «Я думаю, этот господин не откажется к нам прийти, — продолжала Флора. — О Мобане или о Матерна{[21]} он способен говорить часами — стоит только завести о них разговор». — «Это должно быть очень любопытно», — со вздохом проговорил дедушка, чей ум природа, к несчастью, совершенно лишила способности