Собрание сочинений. Т. 9.

— Как это не хочет? — воскликнул Лазар. — Ты тоже не хочешь работать, ведь я велел тебе прийти на неделе вскопать грядки и еще по сей день жду тебя.

Мальчишка по прежнему переминался с ноги на ногу.

— У меня времени не было.

Видя, что Лазар вот-вот выйдет из себя, Полина вмешалась:

— Садись, поговорим потом. Подумай хорошенько, не то и я рассержусь.

Пришла очередь маленькой Гонен. Ей уже исполнилось тринадцать лет. Она по-прежнему была хорошенькой, розовое личико обрамляли растрепанные белокурые волосы. Не ожидая вопросов, она стала трещать без умолку, выбалтывая семейные тайны со всеми подробностями. Она рассказала, что у отца отнялись руки и язык, он уже только мычит, как скотина. Дядя Кюш, бывший матрос, который бросил жену, теперь обосновался у них, восседает за столом и спит с матерью на кровати; нынче утром он набросился на старика и хотел прикончить его.

— Мать тоже избивает больного. По ночам она встает в одной рубашке и вместе с Кюшем выливает на отца целые горшки холодной воды, потому что он громко стонет и мешает им спать… Видели бы вы, барышня, до чего они его довели! Он совсем голый, ему нужно белье, ведь у него пролежни…

— Ладно, замолчи! — сказал Лазар, прерывая ее, между тем как Полина, разжалобившись, послала Веронику за двумя простынями.

Лазар находил, что эта девчонка чересчур разбитная для своих лет. Он был уверен, что, хотя ей иногда и перепадают оплеухи, она тоже грубо обращается с отцом, а уж все, что ей здесь дают, — деньги, мясо, белье, разумеется, достается не калеке, а идет на выпивку матери и ее любовнику. Он резко спросил:

— Что ты делала позавчера в лодке Утлара с мужчиной и почему он убежал при виде меня?

Она натянуто рассмеялась.

— Какой же это мужчина? Это был он, — ответила она, кивая на мальчишку Кюша. — Он толкал меня сзади.

Лазар снова прервал ее.

— Да, да, я все прекрасно видел, ты задрала свои юбки на голову. Рановато начинаешь, в тринадцать лет!

Полина положила ему руку на плечо: все дети, даже малыши, прислушивались, широко раскрыв блестящие озорные глаза, в которых отражались ранние пороки. Как приостановить это растление в среде, где самки, самцы и их детеныши развращают друг друга. Передав девочке две простыни и литр вина, Полина с минуту шептала ей что-то на ухо, стараясь застращать ее последствиями, к которым приведут эти мерзости, уверяя, что она заболеет и подурнеет еще до того, как станет настоящей женщиной. Это был единственный способ воздействовать на нее.

Лазар, чтобы ускорить раздачу, которая надоела ему и даже под конец стала раздражать, подозвал дочь Пруана.

— Вчера вечером твой отец и мать снова напились… А ты, говорят, даже была пьянее их.

— О нет, сударь, у меня болела голова.

Лазар поставил перед ней тарелку, на которой были разложены фрикадельки из сырого мяса.

— Ешь!

С наступлением половой зрелости ее снова мучила золотуха и нервное расстройство. Болезнь еще усилилась от алкоголя, с тех пор как она начала пьянствовать вместе с родителями. Проглотив три фрикадельки, девочка нахмурилась, и на губах ее появилась гримаса отвращения.

— Хватит с меня, больше не могу.

Полина взяла бутылку.

— Это тебе полезно, — сказала она. — Если ты не съешь мясо, то не получишь хинной настойки.

Глядя сверкающими глазами на полный стакан, девочка преодолела свое отвращение и все съела, потом выпила настойку, опрокинув стакан ловким движением заправского пьяницы. Но она не уходила, умоляя барышню дать ей бутылку с собой, говоря, что ей очень трудно являться сюда ежедневно. Она будет спать с бутылкой, спрячет ее под юбками, и ни мать, ни отец не смогут ее найти. Полина отказала наотрез.

— Ты сама выпьешь ее прежде, чем успеешь дойти до берега, — сказал Лазар. — Теперь с тобой нужно держать ухо востро, маленькая пьянчужка!

Скамейка постепенно пустела, дети вставали один за другим, чтобы взять деньги, хлеб или мясо. Некоторые, получив свою долю, хотели еще погреться у огня; но Вероника, увидев, что пучок моркови наполовину съеден, безжалостно выставляла их под дождь. Слыханное ль дело? Слопали морковь прямо с землей! Вскоре остался только Кюш, который сидел с хмурым видом в ожидании нравоучения. Полина позвала его, долго вполголоса говорила с ним и под конец все-таки дала ему хлеба и сто су, как обычно; он ушел своей вихляющей походкой с видом злого и упрямого зверька, пообещав, что придет работать, но твердо решив ничего не делать.

Служанка вздохнула было с облегчением, но тут же воскликнула:

— Стало быть, не все убрались? Вон еще одна, там в углу.

То была маленькая Турмаль, ублюдок, бродяжка с большой дороги, которая в свои десять лет казалась карлицей. Только ее наглость возрастала с годами, она становилась все озлобленнее, все назойливее; с пеленок обученная попрошайничать, она была похожа на маленьких уродцев, которых делают бескостными для цирковых номеров. Она сидела на корточках, между буфетом и печкой, забившись в самый угол, словно боясь, чтобы ее не уличили в чем-нибудь дурном. Это показалось подозрительным.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Полина.

— Греюсь.

Вероника беспокойным взглядом окинула кухню. В прошлые субботы, когда дети сидели на террасе, у нее уже пропали некоторые мелочи. Но теперь казалось, все в порядке, и девчонка мигом выскочила и залопотала пронзительным голосом:

— Папа в больнице, дедушка ушибся на работе, маме не в чем выйти, у нее нет платья… Сжальтесь над нами, добрая барышня…

— Перестань нам морочить голову, лгунья! — воскликнул возмущенный Лазар. — Твой отец сидит в тюрьме за контрабанду, а дед вывихнул руку, когда таскал устриц в садке Рокбуаза; а если у твоей матери нет платья, значит она умеет воровать в одной рубашке; говорят, она снова придушила пять кур у вершмонского трактирщика… Как ты смеешь издеваться над нами и лгать, ведь мы все знаем не хуже тебя? Ступай, рассказывай сказки прохожим на большой дороге.

Казалось, девочка ничего не слышала. Она опять заныла с наглым бесстыдством:

— Сжальтесь, добрая барышня, мужчины больны, а матери не в чем выйти… Господь вас вознаградит…

— Вот возьми! И не лги больше, — сказала Полина, протягивая ей монету, чтобы покончить с этим.

Девчонка схватила деньги, одним прыжком выбежала из кухни и понеслась через двор так быстро, как только позволяли ее короткие ноги. Но в эту самую минуту раздался крик Вероники:

— Господи! А где же бокал? Он стоял на буфете!.. Барышня, она утащила бокал!

Вероника тотчас же бросилась во двор, в погоню за воровкой. Через две минуты она привела ее за руку со свирепым видом жандарма. Большого труда стоило обыскать ее, девчонка отбивалась, кусалась, царапалась, визжала, словно ее режут. В карманах бокала не оказалось, его нашли под лохмотьями, заменявшими ей рубаху: она сунула его за пазуху. Перестав плакать, она стала нагло утверждать, что ничего не знает, верно, он сам туда свалился, когда она сидела на полу.

— Господин кюре давно говорил, что она нас обворует, — твердила Вероника. — Будь на то моя воля, я бы сейчас же послала за полицией!

Лазар тоже грозил ей тюрьмой, возмущенный нахальным поведением девчонки, а та извивалась, как змея, которой наступили на хвост. Ему хотелось избить ее.

— Верни то, что тебе дали, — крикнул он. — Где монета?

Но она тут же поднесла монету ко рту, собираясь проглотить ее. Полина выручила девчонку, сказав:

— Оставь монету у себя, но передай родным, что это в последний раз. Я приду сама, погляжу, в чем вы нуждаетесь… Ступай!

Слышно было, как босые ноги девчонки зашлепали по лужам, потом наступила тишина. Вероника отодвинула скамью и наклонилась с губкой, чтобы подтереть лужи, которые натекли с лохмотьев. Ну и отрава! Эти попрошайки до того провоняли ее кухню, что она распахнула все двери и окна. Полина спокойно, не говоря ни слова, взяла мешочек с деньгами и собрала лекарства, а раздраженный Лазар, зевая от отвращения и скуки, пошел к колодцу вымыть руки.