Эмма

— Надеюсь, мне никогда не придется переплывать это озеро, — сказала я, — я бы наверняка не удержалась и крикнула «Фрэт!», просто чтобы посмотреть, что будет.

Тина весело засмеялась. Потом мы еще долго сидели в сумерках и смотрели, как луна выплывает из-за заснеженных елей, росших через дорогу, в саду доктора Перси, и я услышала, как девочка чуть слышно пробормотала: «О, здесь я отдохну». Из этих, таких недетских, слов я поняла лучше, чем из любого рассказа, как долго она жила в чудовищном напряжении. Тишина и покой — вот все, чего желали мы обе, женщина и ребенок.

Я всегда любила переводить с французского и вскоре после того, как стала жить вдовьей жизнью в «Серебряном логе», наткнулась на стихи Жюстины Морис, которые поразили меня вложенным в них чувством. Перевод получился слабым, неточным, неуклюжим и был далек от завершенности, тонкости и изящества французского оригинала, но все же, работая, я ощутила, что у меня делается легко и покойно на душе. Как водится у одиноких людей, я стала бормотать себе под нос отдельные строчки, совсем позабыв, что у меня теперь есть слушательница. Тина напомнила мне о себе:

— Повторите, пожалуйста. Мне очень нравится.

Я исполнила ее просьбу:

— Да, — сказала Тина серьезно и наставительно. — Хорошие стихи.

— Не думаю. Вот в оригинале они хорошие.

— В оригинале?

— Это французское стихотворение, я перевела его на английский.

— Это было что-то вроде урока?

— Нет, мне нравится переводить, но не нравится, как у меня получилось. Все же понять, что хотел сказать автор, можно.

— Не знаю, каким словом это назвать. Может быть, «спокойствие» или «мир»?

— Пожалуй, я бы назвала это умиротворением.

— Умиротворение. Умиротворение, — повторила она за мной два или три раза. — Как красиво звучит!

— Это слово встречается в одной старинной оде, написанной на смерть друга. — И я процитировала несколько строк из «Пиндарической оды» Джона Олдэма: [5]

Тина сказала:

— И это тоже очень красиво, хотя я не совсем поняла. Почитайте еще что-нибудь этого поэта.

— Почти нечего больше. Он умер молодым.

— Тогда прочтите, пожалуйста, французское «Умиротворение» еще раз.

Я повиновалась. Тогда последовало:

— А вы часто этим занимаетесь?

— Чем — этим?

— Переводите французские стихи на английский?

— Нет, не очень. Временами.

— Прочтите еще что-нибудь из своих переводов, пожалуйста.

— На сей раз выберу что-нибудь повеселее. Ты знаешь, как по-французски «вишня»?

Она заколебалась:

— Я знаю только, как яблоко — pomme и груша — poire.

— А вишня — la cerise. Вот стишок, который тоже так называется. Я перевела его для двух своих маленьких племянниц, у их папы много вишневых деревьев в саду. И у Маргарет и Берты всегда праздник, когда собирают вишни: им разрешают собирать их вместе со всеми.

— Я хочу поскорее послушать.

— Тогда слушай:

Пока я читала, повалил снег и запорошил оконные рамы.

— Какое хорошее стихотворение про вишни, — сказала Тина. — Оно тоже про умиротворение, но какое-то другое. У мистера Эллина в саду есть вишневое дерево, я сама слышала, как он рассказывал. А у вас тоже есть?

— Нет, у меня нет.

— А мистер Эллин угощал вас вишнями из своего сада? Верность правде заставила меня признаться, что такое имело место.

— В прошлом году?

— Нет, в прошлом году он, кажется, угощал только мистера и миссис Рэндолф. Он тогда только недавно переехал в Клинтон-Сент-Джеймс, и ректор с женой были его единственными близкими друзьями.

— А в этом году угощал?