Бувар и Пекюше

Между тем спина горбатого мальчика не становилась прямее. Податной инспектор отказался от папирос с камфорой — они усиливали припадки удушья. Фуро стал ворчать, что от пилюль у него обострился геморрой; у Бувара появилась резь в животе, а у Пекюше — жестокие мигрени. Друзья потеряли веру в Распайля, но тщательно это скрывали, дабы не подорвать своего авторитета.

Теперь они пристрастились к оспопрививанию, научились для практики делать надрезы на капустных листьях и даже приобрели два ланцета.

Вместе с врачом они навещали больных бедняков, затем просматривали медицинские книги.

Симптомы, описанные в этих книгах, нисколько не соответствовали тому, что они только что видели. А с названиями болезней получалась какая-то мешанина латыни, греческого, французского и других языков.

Болезни насчитываются тысячами; классификация Линнея очень удобна с её родами и видами, но как определить вид? Пришлось погрузиться в философию медицины.

Они грезили о жизненном начале Ван Гельмонта, о витализме, броунизме, органицизме; приставали к доктору, отчего бывает золотуха, какой орган поражает прежде всего заразный миазм и как отличить при заболевании причину от следствия.

— Причины и следствия перепутываются, — ответил Вокорбей.

Такое отсутствие логики возмутило их, и они стали посещать больных одни, без врача, проникая в дома под предлогом филантропии.

В нищенских комнатах на грязных тюфяках лежали больные; у одних лица были перекошенные, у других — опухшие, багровые, лимонно-жёлтые или фиолетовые; носы обострились, губы дрожали, слышались стоны, икота, воняло прелой кожей и старым сыром.

Бувар и Пекюше читали рецепты врачей и были весьма удивлены, что успокоительные лекарства применяются иной раз как возбудительные, рвотные — как слабительные, что одно и то же средство дается при различных показаниях, а болезнь при противоположных способах лечения проходит сама собой.

И всё же они давали советы, ободряли больных и даже брали на себя смелость их выслушивать при помощи трубки.

Воображение работало у них без устали. Они написали королю, прося учредить в Кальвадосе учебное заведение для подготовки сиделок и предлагая себя в качестве преподавателей.

Посетили аптекаря в Байе (фалезский фармацевт все ещё был на них в обиде из-за грудной ягоды) и посоветовали ему изготовлять, по примеру древних римлян, pila purgaloria, то есть лекарства в виде шариков, которые постепенно проникают в организм при растирании их руками.

Придя к убеждению, что понижение температуры тела благотворно влияет на воспаление внутренних органов, друзья подвесили к потолочным балкам кресло, посадили в него больную менингитом и стали её раскачивать, но тут вернулся муж и выгнал их вон.

Наконец, невзирая на возмущение священника, они ввели новый способ ставить градусник — в задний проход.

В округе участились случаи брюшного тифа. Бувар заявил, что за это он не берётся. Но тут к ним пришла вся в слезах жена фермера Гуи: её муж болен уже две недели, а г‑н Вокорбей к нему и глаз не кажет.

Пекюше принёс себя в жертву.

Чечевицеобразные пятна на груди, боль в суставах, вздутый живот, ярко-красный язык — налицо были все симптомы тифозной горячки. Вспомнив указание Распайля, что с отменой диеты проходит и лихорадка, Пекюше прописал больному бульон и немного мяса.

Неожиданно пришёл доктор.

Его пациент как раз обедал, поддерживаемый фермершей и Пекюше, с двумя подушками за спиной.

Врач подбежал к кровати и вышвырнул тарелку за окно.

— Это же настоящее убийство! — крикнул он.

— Почему?

— Вы можете вызвать прободение кишок — ведь при тифе воспаляется слизистая оболочка.

— Не всегда!

Тут завязался спор о природе тифа. Пекюше рассматривал болезнь как нечто самостоятельное. Вокорбей ставил её в зависимость от организма больного.

— Вот почему я устраняю всё, что производит раздражающее действие.

— Но диета ослабляет жизненное начало!

— Не болтайте чепухи! Что за жизненное начало? Какое оно? Кто его видел?

Пекюше смешался.

— К тому же, — продолжал врач, — Гуи не хочет есть.

Пациент кивнул головой в ночном колпаке.

— Мало ли что, он нуждается в питании.

— Нет, пульс у него девяносто восемь.

— Какое значение имеет пульс? — Пекюше сослался на авторитеты.

— Оставьте вы свои теории! — заявил доктор.

Пекюше скрестил руки на груди.

— Так, значит, вы эмпирик?

— Отнюдь нет! Но мои наблюдения…

— А если вы плохо наблюдали?

Вокорбей усмотрел в этих словах намёк на случай с лишаем г‑жи Борден; эта история, раздутая вдовой, до сих пор бесила его.

— Прежде всего надо иметь врачебный опыт, практику.

— Люди, совершившие революцию в науке, никогда не практиковали! Взять хотя бы Ван Гельмонта, Бургаве да и самого Брусе!

Вокорбей, не отвечая, наклонился к Гуи и спросил его, повысив голос:

— У кого из нас вы желаете лечиться?

Задремавший было больной увидел разгневанные лица и захныкал.

Жена его тоже не знала, что сказать: один был врачом, а другой, быть может, знает секрет.

— Превосходно! — заявил Вокорбей. — Раз вы колеблетесь между человеком, имеющим диплом…

Пекюше усмехнулся.

— Чему вы смеётесь?

— Диплом не всегда служит доказательством!

Вопрос стоял о заработке доктора, о его правах и авторитете. Вокорбей вспылил:

— Это мы увидим, когда вас привлекут к суду за противозаконное врачевание!

Обратившись к фермерше, он добавил:

— Ваше дело, можете отправить мужа на тот свет с помощью этого господина, но будь я проклят, если когда-нибудь переступлю порог вашего дома.

Он ушёл по буковой аллее, гневно размахивая тростью.

Вернувшись домой, Пекюше нашёл Бувара в большом волнении.

К нему только что приходил Фуро, доведённый до отчаяния своими геморроидальными шишками. Бувар тщётно доказывал ему, будто они предохраняют человека от прочих болезней. Фуро ничего не хотел слушать и пригрозил ему судом за причинённый ущерб. Бувар совсем растерялся.

Пекюше поделился с ним своей неприятностью, которая казалась ему гораздо серьёзнее, и был несколько задет равнодушием Бувара.

На следующий день у Гуи разболелся живот. Это могло быть вызвано несварением желудка. Вероятно, Вокорбей был прав. В конце концов должен же врач понимать толк в болезнях, и Пекюше начала мучить совесть. Он боялся стать убийцей.

Из осторожности Бувар и Пекюше отказались лечить горбуна. Но его мать подняла крик — ей было обидно, что сын лишился завтрака. Коли так, незачем было гонять их каждый день из Барневаля в Шавиньоль!

Фуро вскоре успокоился, а Гуи полегчало. Теперь уже не было сомнения, что он выздоровеет; этот успех окрылил Пекюше.

— А не заняться ли нам акушерством? Сперва поучились бы на манекене…

— Довольно с меня манекенов!

— Это только половинка туловища и притом из кожи, новейшее изобретение для подготовки акушерок. Мне кажется, я сумел бы повернуть плод!

Но Бувару надоела медицина.

— Пружины жизни сокрыты от нас, болезней слишком много, лекарства не внушают доверия, а в книгах не найдёшь ни одного вразумительного определения, что такое здоровье, болезнь, диатез или даже гной!

Однако от чтения медицинских книг у них зашёл ум за разум.

Бувар принял самый обычный насморк за воспаление лёгких. Когда пиявки не облегчили колотья в боку, он поставил себе мушку; тогда начались боли в пояснице. Он решил, что у него камни в почках.

Пекюше сильно устал, подрезая ветви буков; после обеда его вырвало. Он перепугался и, заметив у себя на лице желтизну, заподозрил болезнь печени.

«Болит она у меня?» — спрашивал он себя.

И тут же почувствовал боль.

Пугая друг друга, они высовывали язык, щупали пульс, пили то одну, то другую минеральную воду, принимали слабительное, остерегались холода, жары, ветра, дождя, мух и пуще всего сквозняков.

Пекюше вычитал где-то, что нюхать табак вредно. К тому же, если сильно чихнуть, это может повлечь за собой разрыв аневризмы, и он решил бросить пагубную привычку. Иной раз он машинально запускал пальцы в табакерку, но тут же спохватывался и укорял себя в недостатке выдержки.