Бувар и Пекюше

Изумление гостей доставило истинное наслаждение Бувару и Пекюше.

Госпожа Борден пришла в восторг от павлинов, но гробница вызвала недоумение посетителей, так же как обгоревшая хижина и развалины стены. Затем все гости прошли один за другим по мостику. Чтобы наполнить бассейн, Бувар и Пекюше целое утро лили в него воду, но она просочилась между плохо пригнанными камнями, и дно было покрыто илом.

Гуляя по саду, гости позволяли себе критические замечания: «На вашем месте я сделал бы иначе». — «Зелёный горошек запоздал». — «По правде сказать, здесь у вас похоже на свалку». — «Если будете так подрезать деревья, то никогда не получите плодов».

Бувар объявил, что ему наплевать на плоды.

В буковой аллее он проговорил многозначительно:

— Мы побеспокоили одну особу. Надо попросить у неё извинения!

Шутка успеха не имела. Все знали гипсовую даму давным-давно.

Покружив по лабиринту, компания вышла к калитке с трубками. Гости изумлённо переглянулись, Бувар наблюдал за выражением лиц и, горя нетерпением узнать мнение соседей, спросил:

— Как вам это нравится?

Госпожа Борден расхохоталась. Остальные последовали её примеру. Кюре кудахтал, Гюрель кашлял, доктор вытирал слёзы, у его жены сделались нервные спазмы, а Фуро — человек донельзя беззастенчивый — выломал одного Абд-эль-Кадера и положил себе в карман «на память».

При выходе из аллеи Бувар решил удивить посетителей и крикнул во всё горло:

— Сударыня! К вашим услугам!

Тишина! Эхо молчало — должно быть, потому, что при перестройке риги с неё сняли высокую крышу с коньком.

Кофе был подан на пригорке: мужчины собрались было сыграть в шары, но тут все заметили, что из калитки на них глазеет какой-то человек.

Прохожий был худ, чёрен от загара, с тёмной щетинистой бородой; на нём были красные рваные штаны и синяя блуза.

— Налейте мне стакан вина, — проговорил он хрипло.

Мэр и аббат Жефруа сразу его узнали. Он работал прежде столяром в Шавиньоле.

— Ступайте с богом, Горжю, — сказал г‑н Фуро. — Просить милостыню воспрещается.

— Милостыню?! — вскричал человек вне себя. — Я семь лет воевал в Африке. Только что вышел из госпиталя. А работы нет. Что ж мне, грабить, что ли? Пропадите вы все пропадом!

Гнев мужчины сразу улёгся, и, подбоченясь, он смотрел на сытых буржуа, горько усмехаясь. Тяготы войны, абсент, лихорадка, нищенское, жалкое существование — всё это читалось в его мутном взоре. Бледные губы дрожали, обнажая дёсны. С высокого багряного неба на него лился кровавый свет, и от того, что он упрямо стоял на месте, всем стало не по себе.

Чтобы положить этому конец, Бувар протянул ему недопитую бутылку. Бродяга жадно выпил вино и пошёл прочь по овсяному полю, размахивая руками.

Поступок Бувара вызвал всеобщее осуждение. Такие поблажки только поощряют простонародье к беспорядкам. Но Бувар, раздражённый тем, что гости не оценили его сада, принял сторону народа, и все заговорили разом.

Фуро восхвалял правительство, Гюрель признавал на свете только одно — земельную собственность. Аббат Жефруа сетовал на равнодушие к религии. Пекюше обрушился на налоги. Г‑жа Борден восклицала время от времени: «Ненавижу Республику».

Доктор превозносил прогресс:

— Поверьте, сударь, нам необходимы реформы.

— Вполне возможно, — ответил Фуро, — но все эти идеи вредят делам.

— Плевать мне на дела! — воскликнул Пекюше.

— По крайней мере, дайте дорогу способным людям, — заметил Вокорбей.

Бувару это требование показалось чрезмерным.

— Вы так считаете? — переспросил доктор. — В таком случае грош вам цена. До свиданья! Желаю, чтобы настал потоп, а не то вам никогда не удастся поплавать на лодке в вашем бассейне.

— Разрешите и мне откланяться, — сказал г‑н Фуро и, указав на свой карман, где лежала трубка с Абд-эль-Кадером, добавил: — Если мне понадобится ещё одна, я к вам наведаюсь.

Перед уходом кюре робко заметил Пекюше, что находит непристойным это подобие гробницы посреди огорода. Гюрель, прощаясь, отвесил низкий поклон всем присутствующим. Г‑н Мареско исчез тотчас же после десерта.

Госпожа Борден снова вдалась в подробности заготовки корнишонов, пообещала рецепт для приготовления пьяных слив и три раза прогулялась по большой аллее, но, проходя мимо поваленной липы, зацепилась за ствол подолом, и друзья услышали, как она прошептала:

— Боже мой, что за дурацкое дерево!

До полуночи оба амфитриона изливали своё негодование под сенью беседки.

Правда, обед не особенно удался, но гости набросились на угощение с такой жадностью, словно три дня ничего не ели, — значит, не так уж оно было плохо. А злосчастная критика сада была вызвана не чем иным, как чёрной завистью. Всё более горячась, друзья восклицали:

— Вот как! В бассейне мало воды! Погодите, будут там и рыбы и даже лебеди.

— Они едва удостоили взглядом пагоду!

— Только тупицы могут утверждать, будто руины — это свалка!

— Подумаешь, гробница непристойна! Почему непристойна? Разве люди не имеют права строить всё, что угодно, на своей земле? Я даже завещаю, чтобы меня здесь похоронили.

— Не смей так говорить! — взмолился Пекюше.

Затем друзья стали перемывать косточки гостям.

— По-моему, врач любит пускать пыль в глаза!

— А ты заметил усмешку г‑на Мареско перед портретом?

— Какой невежа этот мэр! Если ты обедаешь в чужом доме, чёрт возьми, надо с уважением относиться к его достопримечательностям.

— А что ты скажешь о госпоже Борден? — спросил Бувар.

— Типичная интриганка! Не стоит и говорить о ней.

Друзьям опротивело общество, и они решили ни с кем не встречаться, жить ещё более уединенно и только для себя.

Они проводили целые дни в погребе, счищая винный камень с бутылок, наново покрыли лаком мебель, натёрли пол в доме; по вечерам, глядя на горящие в камине дрова, они рассуждали о наилучшей системе отопления.

Бувар и Пекюше попытались ради экономии сами коптить окорока и кипятить бельё. Жермена, которой они только мешали, пожимала плечами. Когда настала пора для варки варенья, служанка раскричалась, прогнала их, и они обосновались в пекарне.

Это помещение служило раньше прачечной; под ворохом хвороста там стоял большой чан, выложенный кирпичом, который вполне подошёл для их честолюбивых замыслов самим заготовлять консервы.

Они наполнили четырнадцать банок помидорами и зелёным горошком; крышки замазали негашёной известью с примесью сыра, обвязали полосками холста и погрузили банки в кипяток. Но вода испарялась, пришлось подливать в неё холодной; от разницы температур банки лопнули. Уцелели только три.

Тогда они раздобыли старые коробки из-под сардин, напихали туда телятины, опустили коробки в кастрюлю с водой и поставили на огонь. От этой процедуры коробки раздулись, как шары. Неважно! При охлаждении они сплющатся. Продолжая свои опыты, Бувар и Пекюше заложили в другие коробки яйца, цикорий, куски омара, рыбу по-матросски, порцию супа и были горды тем, что, по примеру Аппера, «остановили круговорот времён года»; такие открытия, по словам Пекюше, важнее подвигов завоевателей.

Они усовершенствовали маринады г‑жи Борден, прибавив в них перца, а пьяные сливы получились у них гораздо вкуснее, чем у неё. Настаивая малину и полынь, они приготовили превосходные наливки. Из мёда и дягиля попытались делать малагу и даже задумали производство шампанского. Бутылки шабли, разбавленного суслом, вскоре взорвались. Тогда Бувар и Пекюше перестали сомневаться в успехе.

Изыскания продолжались: друзья дошли до того, что стали подозревать вредные примеси во всех покупаемых продуктах.

Они придирались к булочнику из-за цвета хлеба. Восстановили против себя бакалейщика, обвинив его в фальсификации шоколада. Съездили в Фалез за пастой из грудной ягоды и на глазах у аптекаря разбавили её водой. Паста приобрела вид свиной кожи, что указывало на присутствие желатина.

После этого успеха Бувар и Пекюше возгордились. Купили оборудование у обанкротившегося винокура, и вскоре у них появились сита, бочки, воронки, шумовки, весы, не считая кадки и перегонного куба, для которого понадобилась особая печка.