Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

— О! Я очень довольна… Я переехала в Ружмон, к себе на родину, там я вышла замуж за бывшего моряка, капитана в отставке, он получает приличную пенсию, да сверх того у него есть небольшое состояние, оставшееся от первой жены. От первого брака у него два взрослых сына, вот я и позволила себе порекомендовать младшего господину Амбруазу, просила пристроить его в конторе. Господин Амбруаз был так добр, что согласился… Ну, а я, конечно, воспользовалась первой же поездкой в Париж, чтобы поблагодарить его от всего сердца.

Однако она не рассказала, каким образом ей удалось подцепить отставного моряка, к которому она сперва поступила в прислуги, затем стала любовницей и, наконец, законной супругой — после смерти первой жены, чью кончину она постаралась ускорить. Зато она сумела сделать его вполне счастливым, даже помогла избавиться от докучавших ему сыновей, так как сохранила в Париже обширные связи. Она продолжала смеяться. И, умиленно улыбаясь своим воспоминаниям, она продолжала добродушно-растроганным тоном:

— Вы даже представить себе не можете, господин Фроман, как я рада вас видеть. Что и говорить, много воды утекло с тех пор, как я встретила вас в этом доме впервые!.. Помните тетушку Куто? Вот уж кто вечно нам жаловался на свою жизнь, а теперь она очень довольна судьбою, живет на небольшие сбережения вдвоем с мужем в собственном хорошеньком домике. Конечно, она уже не молода, но скольких пережила и еще скольких переживет… Постойте-ка! Вот, например, госпожа Мену, вы помните госпожу Мену, лавочницу, которая жила здесь поблизости? Ей действительно не повезло! Схоронила своего ребенка, а потом здоровяка мужа, которого прямо-таки обожала. Спустя полгода она сама умерла с горя… Одно время я даже думала увезти ее в Ружмон, ведь тамошний воздух полезен для здоровья. У нас есть старики — до девяноста лет живут! Тетушка Куто, к примеру, — та протянет, сколько ей самой захочется… Ну и чудесная же местность, просто рай!

И в памяти Матье всплыл омерзительный, кровавый Ружмон — мирная колоколенка посреди голой равнины, кладбище, которое словно вымощено трупиками маленьких парижан и скрывает под ковром полевых цветов страшные гекатомбы, тысячи убиенных младенцев.

— А в замужестве у вас не было детей? — спросил он, желая хоть что-нибудь сказать и не находя иной темы разговора, так как страшное видение не выходило у него из головы.

Она снова рассмеялась, обнажив свои все еще белые зубы.

— О нет, господин Фроман, в мои-то годы… И потом, знаете ли, не все можно начинать сызнова… Кстати, госпожа Бурдье, акушерка, которую вы, кажется, знавали, умерла в наших краях, в своем поместье, — она там давно уже поселилась. Ей больше повезло, чем госпоже Руш, другой даме, тоже весьма почтенной, но уж чересчур услужливой. Должно быть, вы читали в газетах о процессе: ее приговорили к тюремному заключению вместе с одним врачом, неким Саррайлем — не очень-то красивыми делами они занимались на пару!

Руш! Саррайль! Ну конечно, Матье следил за процессом этих преступников, которые неизбежно должны были найти друг друга. И эти имена пробудили в его душе отзвук прошлого, напомнив два других имени: Валери и Рэн Моранж! И вот на заводском дворе уже промелькнул призрак Моранжа — тихий, робкий, пунктуальный служащий, которого подхватил и унес злосчастный вихрь безумия. Он вдруг вновь появился здесь, блуждающая тень, не знающая покоя, жертва глупого тщеславия, прихоти разнузданной эпохи, жалкое, забитое существо, столь тяжко наказанное за преступления других, что и окровавленный, с перебитыми ногами, он, видно, не мог успокоиться в могиле, куда жаждал броситься сам. Матье привиделся и призрак Серафины, со скорбным и хищным лицом, сжигаемой пламенем неудовлетворенного бесплодного вожделения, принесшего ей гибель.

— Извините, господин Фроман, что задержала вас… очень уж я рада была снова вас увидеть.

Он пристально посмотрел на нее и сказал на прощанье с присущей ему, неисправимому оптимисту, всепрощением:

— И все-таки желаю вам удачи. Ведь вы счастливы, а счастье, очевидно, знает, что творит.

Но Матье было не по себе, сердце его больно ныло при мысли о столь явной несправедливости равнодушной природы. Он вспомнил о своей Марианне, сраженной тяжким горем, сломленной безбожной ссорой родных сыновей. И когда наконец вернулся Амбруаз, выслушал благодарные излияния Селестины и весело обнял отца, Матье овладел тоскливый страх, всем сердцем он почуял, что в эту минуту решается судьба их дружной семьи.

Впрочем, все произошло с молниеносной быстротой. Напросившись на завтрак вместе с отцом, Дени поставил вопрос без обиняков:

— Мы здесь не только ради удовольствия позавтракать с тобой. Известно ли тебе, что мама больна?

— Больна? — повторил Амбруаз. — И серьезно?

— Да, тяжело больна, опасно. И, представь себе, заболела она с того самого дня, как пришла поговорить с тобой о ссоре Грегуара и Жерве и ты, кажется, чуть ли не нагрубил ей.

— Нагрубил? Мы говорили о делах, и, возможно, я отвечал ей как делец, то есть несколько сухо.

Он повернулся к бледному, хранившему молчание Матье.

— Неужели, отец, болезнь мамы и впрямь внушает тебе опасения?.

И поскольку Матье медленным кивком головы подтвердил слова сына, Амбруаз, услышав первое же слово правды, точно так же, как незадолго до того Дени, взволнованно воскликнул:

— Что за нелепая история! Я лично считаю, что прав Грегуар, а не Жерве. Но мне плевать на это, они обязаны помириться, если бедной маме хоть на минуту станет от этого легче… Но почему вы никого к себе не пускали? Почему молчали о своем горе? Мы бы поразмыслили, хорошенько во все вникли.

И вдруг он обнял отца со своей обычной стремительностью и решимостью, которая в коммерческих делах составляла его главную силу, особенно когда перед ним во всей своей наготе вставала истина.

— Ты ведь у нас самый мудрый, ты все знаешь и все предвидишь. Если даже Грегуар и вправе затевать тяжбу с Жерве, то только болван на это способен. Ведь его маленькие частные интересы ничто по сравнению с нашими общими интересами, интересами семьи, а они требуют, чтобы семья была едина, спаяна, если она хочет и впредь оставаться неуязвимой, неприступной. Наша великая сила во взаимной поддержке… Итак, все проще простого. Сейчас быстро позавтракаем, сядем на поезд и втроем отправимся в Шантебле. Мир должен быть восстановлен сегодня же вечером… Я сам возьмусь за дело.

Счастливо смеясь и радуясь, что наконец-то он узнал себя в своих сыновьях, Матье тоже обнял Амбруаза. И в ожидании завтрака они спустились осматривать зимний сад, который был расширен по распоряжению Амбруаза; тут он намеревался устраивать празднества. Он с удовольствием украшал особняк и царил среди этой роскоши, подобно блистательному владыке. За столом он извинился, что принимает гостей по-холостяцки, хотя и в отсутствие Андре с детьми завтрак оказался на редкость изысканным. Он держал повара, ибо испытывал вполне законный ужас перед ресторанной кухней.

— Ну, а я, с тех пор как Марта со всей ватагой находится в Дьеппе, а особняк на замке, питаюсь в ресторане, — признался Дени.

— Потому что ты мудрец, — отвечал Амбруаз, как всегда, спокойно и чистосердечно, — а я, да было бы тебе известно, жуир… А теперь поживее допивайте кофе — и в путь!

Они прибыли в Жанвиль двухчасовым поездом и первым делом решили отправиться в Шантебле, где Амбруаз и Дени могли бы для начала переговорить с Жерве, ибо, зная, что он человек покладистый, надеялись с его помощью найти почву для примирения. А затем они пойдут к Грегуару, уговорят его, выложат ему условия мира, выработанные сообща. Но по мере того как трое мужчин приближались к ферме, задача представлялась им все более трудной, внушала все большие опасения. Все это, безусловно, было не так-то легко, как показалось им раньше, и потому каждый готовился к жестокому сражению.

— А что, если сначала зайдем к маме, — предложил Дени, — обнимем ее для храбрости?

Амбруаз нашел эту мысль просто великолепной.