Женский портрет

– Я не должна радоваться. Папа этого не хочет.

– Тогда едва ли имеет значение, в Риме я или в Англии.

– Вы не счастливы, миссис Озмонд? – спросила Пэнси.

– Да, не очень. Но это не имеет значения.

– Вот и я себе говорю то же самое. Какое это имеет значение? И все-таки мне хотелось бы отсюда выйти.

– Как я вам этого желаю!

– Не оставляйте меня здесь, – продолжала Пэнси кротко.

Изабелла с полминуты молчала; у нее отчаянно колотилось сердце.

– Хотите уехать со мной сейчас? – спросила она.

Пэнси посмотрела на нее умоляюще.

– А папа велел вам привезти меня?

– Нет, это вам предлагаю я.

– Тогда, думаю, мне лучше подождать. Папа ничего не просил передать мне?

– Думаю, он не знал, что я к вам собираюсь.

– Он думает, что с меня этого еще недостаточно, – сказала Пэнси. – Он ошибается. Все дамы очень ко мне добры, и девочки часто забегают. Среди них есть совсем крошки., такие очаровательные. Ну, и комната у меня… сами видите. Все здесь чудесно. Но с меня достаточно. Папа хотел, чтобы я немного подумала… я думала очень много.

– Что же вы надумали?

– Что я никогда не должна сердить папу.

– Вы и раньше это знали.

– Знала, но теперь знаю еще тверже. Я все сделаю… я сделаю все, – сказала Пэнси.

И как только услышала собственные слова, лицо ее залилось густым и чистым румянцем. Изабелла разгадала, что он означает, она видела: бедная девочка усмирена. Хорошо, что мистер Эдвард Розьер сохранил свои эмали. Изабелла заглянула Пэнси в глаза и прочла в них прежде всего мольбу о снисхождении. Она положила ладонь ей на руку, как бы желая этим подчеркнуть, что обращенный к падчерице взгляд исполнен ничуть не меньшего уважения, ибо быстрота, с которой было сломлено сопротивление девочки (пусть бессловесное, пусть еле приметное), казалась ей не более чем данью реальному положению вещей. Судить других Пэнси не осмеливалась, но себя она вправе была судить и честно посмотрела правде в глаза. Ей не под силу бороться с хитроумными ухищрениями; ее так внушительно от всех отгородили, что, потрясенная, она сдалась. Да, она склонила свою хорошенькую головку перед всемогуществом и просила только, чтобы с ней обошлись милостиво. Как хорошо, что Эдвард Розьер хотя бы что-то из своих вещей сохранил.

Изабелла встала; время шло быстро.

– Тогда прощайте. Сегодня вечером я уезжаю.

Пэнси уцепилась за ее платье, она вдруг изменилась в лице.

– У вас такой странный вид, вы меня пугаете.

– О, я вполне безобидна, – сказала Изабелла.

– Быть может, вы не вернетесь?

– Все может быть. Не знаю.

– Миссис Озмонд, вы ведь меня не бросите?

Изабелла поняла, что Пэнси обо всем догадалась.

– Моя дорогая девочка, чем же я могу вам помочь? – спросила она.

– Не знаю… но, когда я думаю о вас, у меня веселее на душе.

– Думать обо мне вы всегда можете.

– Не тогда, когда вы будете так далеко. Я чуточку побаиваюсь, – сказала Пэнси.

– Чего же вы боитесь?

– Папы… чуточку. И мадам Мерль. Она только что была здесь.

– Вы не должны так говорить, – сказала Изабелла.

– О, я сделаю все, что они хотят. Но, если вы вернетесь, мне будет легче это сделать.

Изабелла задумалась.

– Я вас не брошу, – сказала она наконец. – Прощайте, девочка моя.

Они постояли молча, обнявшись, как две сестры. Пэнси пошла проводить гостью до лестницы.

– Только что была мадам Мерль, – повторила она, идя рядом с Изабеллой, и, поскольку Изабелла ничего не ответила, вдруг добавила: – Не люблю я мадам Мерль.

Изабелла замедлила шаг, потом остановилась.

– Вы не должны никогда говорить, что… что не любите мадам Мерль.

Пэнси недоумевающе на нее посмотрела, но, так как недоумение, на взгляд Пэнси, ни в коей мере не являлось поводом для ослушания, она тут же с необыкновенной кротостью сказала:

– Хорошо, больше не буду.

На верхней площадке они расстались, потому что одним из условий нестрогого, но неукоснительного распорядка жизни Пэнси был запрет спускаться в нижние этажи. Изабелла сошла с лестницы, и когда она была уже на последней ступеньке, неподвижно стоявшая наверху девочка крикнула «Вы вернетесь?» голосом, не раз вспоминавшимся ей потом.

– Да… вернусь.

Мадам Катрин встретила Изабеллу у подножья лестницы и проводила до двери приемной, перед которой они, задержавшись, обменялись несколькими фразами.

– Я не войду, – сказала преподобная сестра, – вас ждет там мадам Мерль.

Изабелла, услышав это, застыла на месте; она чуть было не спросила, нет ли в монастыре какого-нибудь другого выхода. Но после секундного размышления поняла, что лучше не обнаруживать перед достопочтенной монахиней своего желания избежать встречи со второй посетительницей Пэнси. Мадам Катрин очень мягко взяла ее за локоть и, устремив на нее умные благожелательные глаза, как бы тоном единомышленницы спросила:

– Eh bien, chere Madame, qu'en pensez-vous? [177]

– О моей падчерице? Ну, этого в двух словах не скажешь.

– Мы думаем, что достаточно, – сказала коротко и ясно мадам Катрин, распахивая дверь монастырской приемной.

Мадам Мерль сидела в той же позе, словно настолько была погружена в размышления, что ни разу за все время не шелохнулась. Едва лишь монахиня закрыла с той стороны дверь, как она поднялась, и Изабелла увидела, что размышляла она не напрасно. Она снова полностью владела собой, к ней вернулась вся ее находчивость.

– Мне захотелось дождаться вас, – сказала она как нельзя более любезно. – Но не для того, чтобы разговаривать о Пэнси.

Изабелла не очень представляла себе, о чем же им еще разговаривать, и, несмотря на заявление мадам Мерль, немного помолчав, ответила:

– Мадам Катрин находит, что достаточно.

– И я нахожу, что достаточно. Но мне хотелось спросить вас кое-что о бедном мистере Тачите, – добавила мадам Мерль. – Есть у вас основания считать, что его час в самом деле пробил?

– Я не располагаю никакими сведениями, кроме телеграммы. К сожалению, она подтверждает эту возможность.

– Я задам вам несколько странный вопрос, – сказала мадам Мерль. – Вы очень любите своего кузена? – И она улыбнулась не менее странной улыбкой.

– Да, очень. Но я не понимаю вас.

Мадам Мерль словно в нерешительности помедлила.

– Объяснить это довольно трудно. Мне кое-что пришло в голову, что, возможно, не приходило вам, и я спешу поделиться с вами своими мыслями. Ваш кузен оказал вам когда-то великую услугу. Неужели вы так и не догадались?

– Он оказал мне множество услуг.

– Да; но одна ни в какое сравнение не идет с остальными. Он сделал вас богатой женщиной.

– Он… меня?…

Мадам Мерль осталась, по-видимому, довольна произведенным впечатлением и теперь уже торжествующим тоном продолжала.

– Он придал тот блеск, которого вам недоставало, чтобы стать блестящей партией. По сути дела вам надо благодарить его. – Встретившись глазами с Изабеллой, она осеклась.

– Я не понимаю вас. Деньги завещал мне дядюшка.

– Вы правы; деньги завещал вам дядюшка, но идею подал ваш кузен. Это он внушил ее отцу. Да, моя дорогая, сумма-то была огромная.

Изабелла пристально смотрела на нее; ей казалось, что мир сегодня то и дело озаряется зловещими вспышками.

– Не знаю, зачем вы мне это говорите. Не знаю, откуда вы это знаете.

– Я знаю только то, о чем догадалась сама. Но об этом я догадалась.

Изабелла направилась к двери и, уже открыв ее, держась рукой за щеколду, несколько секунд помедлила. Потом она сказала:

– А я считала, что должна за все благодарить вас. – И это было единственной ее местью.

Мадам Мерль стояла, опустив глаза, в позе гордого раскаяния.

– Знаю, вы несчастны. Но я еще несчастнее.

– Этому я верю. Пожалуй, я предпочла бы никогда вас больше не видеть.

Мадам Мерль подняла глаза.

– Я уеду в Америку, – негромко произнесла она, в то время как Изабелла переступила порог.