Живи с молнией

– Тони, там вам не место. Вы ведь даже не знаете толком, на чьей вы стороне. Если уж говорить прямо, то вам наплевать и на ту и на другую сторону, вы просто хотите как-то убить время. Работу свою вы любить не станете. А здесь нужен человек, несущий в себе давнишний гнев. И Вашингтон знать ему вовсе не обязательно. Ему нужно почаще поднимать свой голос. Такие речи должны все больше и больше тревожить Вашингтон, и в конце концов он возненавидит этого человека, так что это дело не для вас. Вы ведь не сможете долго идти с нами в ногу.

– Благодарю, – насмешливо сказал Тони. – Я помню время, когда положение было несколько иным. Вы не постеснялись попросить меня об одолжении – пустяковом одолжении: сломать в угоду вам всю мою жизнь как раз в такой момент, когда все, что я хотел, было почти у меня в руках. – Он снова взглянул на Лили. – Когда речь шла о ваших интересах, вы ни с чем не считались.

– Мне очень грустно, что вы так думаете. Тони.

– А вы не грустите, лучше сделайте что-нибудь для меня.

– Тони, такие места нельзя распределять в порядке услуги. Чем больше вы настаиваете, тем больше я убеждаюсь, что вы не годитесь для этой работы. А если говорить о том злополучном лете, так вы не делали мне никакого одолжения. Просто я вас заставил, вот и все.

Тони отвернулся, и Эрик разозлился на себя.

– Простите меня, Тони, я не то хотел сказать.

Тони молчал; он чувствовал себя слишком униженным.

– Мы с вами больше не увидимся, Тони. Я завтра уезжаю.

– Прощайте, – холодно пробормотал Тони, едва шевеля губами.

– Тони, ради бога…

Эрик взял его за плечо и повернул к себе, но Тони не смягчился. Эрик вдруг вспомнил то первое лето, когда они работали вместе. В те времена он, когда ему чего-нибудь хотелось, сердился и шел напролом, пока не добивался своего. Какова была бы его судьба, если б он молча, с достоинством замыкался в себе, как Тони? Нет, Тони, конечно, не годится для такой работы.

Что его сделало таким, думал Эрик. Богатство? Нет, это слишком простой, наивный ответ. Сколько Эрик его помнил, Тони всегда пасовал в решительные минуты. Человек не может утвердить себя в жизни, если, борясь с людьми за осуществление своих целей или отстаивая свои убеждения, он не вкладывает в эту борьбу всю свою душу, не отдает ей все свои силы. Как-то давно Фокс сказал, что у Тони слишком большой выбор; вместо того чтобы черпать в этом силу, он выбирает только возможности для отступления.

Эрик отошел и взял пальто и шляпу. Он остановился у кресла Эдны, наклонился и нежно прикоснулся губами к ее щеке.

– Прощайте, Эдна. Идем, Сабина.

Сабина стала одеваться; он молча следил за ней глазами. В эту минуту Эрик заметил, что Лили смотрит на него понимающим взглядом. Они грустно улыбнулись, потом простились, молчаливо поблагодарив друг друга за поддержку и сочувствие, и пожалели, что за столько лет не успели как следует узнать друг друга. Узнать просто по-человечески, и больше ничего, – говорили их улыбки.

18

Эрик и Сабина вышли на улицу, свернули в восточном направлении и некоторое время шли молча. Вечер был тихий и холодный. Вдали, над аэродромом, по небу медленно двигались лучи прожекторов, похожие на растопыренные пальцы фокусника, показывающего, что в руках у него ничего нет.

– Ты на меня сердишься? – тихо спросил он.

Она удивленно обернулась.

– Я? За что?

– За письмо Хьюго. Ты же знаешь, я его прочел, – признался он. – Я прочел его, и оно меня растрогало. Оно… Мне жаль, что это не я тебе его написал.

Она ответила не сразу; пока длилось это молчание, он чувствовал себя беззащитным перед нею, а душа ее была для него закрыта. Сейчас между ними уже не было взаимопонимания, он был всецело в ее власти.

Наконец Сабина заговорила, и, не услышав в ее тоне того, чего он так опасался, Эрик понял, что до сих пор не знает ее как следует.

– Ты ведь не говорил сегодня об этом Хьюго, не правда ли?

– Боже мой, почему тебе пришло это в голову?

– Вчера ему, по-видимому, казалось, что ты на него злишься за это.

– Он так тебе сказал? – грустно спросил Эрик. – Неужели он так и сказал?

– Вот почему я и спросила, не говорил ли ты с ним сегодня о письме. Я рада, что между вами ничего не произошло. Тони рассказал мне о сегодняшней речи и о впечатлении, которое она произвела на всех вас. Когда ты пришел домой, я сразу заподозрила что-то неладное. Но ведь Хьюго знал, что ты хочешь отказаться от предложения Арни, правда?

– Он не мог не знать.

– Ну, слава богу. По крайней мере он знал, что, какие бы дела ни творились вокруг, ты его не предашь. И тебе не в чем себя упрекать.

– Тебя только это и беспокоит? – спросил он. – Только то, что у меня на душе?

Она с жалостью посмотрела на него, и Эрик понял, что окончательно выдал себя.

– Значит, ты все-таки сердился на него, – сказала она. – И на меня тоже. Да, пожалуй, я это знала со вчерашнего дня.

– Почему же ты молчала, Сабина? Почему ты не заставила меня высказаться и облегчить душу?

– Мне не хотелось, чтобы тебе было стыдно за себя.

– Но мне все равно стыдно, – сказал он. – Знаешь, когда ночью не спится, так часов около трех утра вдруг впадаешь в тоску, начинаешь все видеть в черном свете, и тебе кажется, что все тебя обманули и предали; а утром проснешься – и все эти гнетущие мысли рассеиваются, и мрачные решения, которые надумываешь ночью, кажутся глупыми, такими, какие они на самом деле и есть. Для меня эта история с письмом – такой же ночной кошмар, но только продолжавшийся и днем. – Он покачал головой. – Мне нечем оправдаться, кроме того, что прошлая неделя, а может быть, и весь прошлый месяц для меня был вот такой бессонной ночью. Может, я просто слишком устал, а может, все дело в том, что мне уже перевалило за тридцать пять. Скажи мне, дорогая, можешь ты посочувствовать дураку?

– А разве ты нуждаешься в сочувствии? – спросила Сабина, и Эрик догадался, что она улыбается.

– Пожалуй, нет, – засмеялся он. – Это я просто так, чтобы ты что-нибудь сказала. – Она взяла его за руку. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, как, бывало, в прежние времена, и она сказала:

– Милый, мои слова – это самое малое, что я могу тебе дать, и ты это знаешь.

– Да, правда. Но видишь ли, дорогая, я хотел бы быть тебе лучшим мужем. Меня всегда это угнетало, – признался он. – И я буду лучше, вот увидишь.

– Ты и так хороший муж. Ты оказался таким, как я и думала. Я ничего другого и не ждала, ничего другого и не требовала. Помнишь наше первое лето в Провинстауне? Как-то на пляже я тебе сказала, чтоб ты не думал о том, каким я хочу тебя видеть, и остался бы самим собой. Таким я тебя полюбила, и больше мне ничего не нужно.

– Но ты заслуживаешь лучшего. Ты могла бы гораздо удачнее выйти замуж.

Она снова засмеялась.

– Нет, – сказала она, – если ты такого мнения о себе, значит, я права… Это лишний раз доказывает, что ты очень плохо разбираешься в людях.

Они шли пешком до своего отеля и тихо разговаривали; давно им уже не было так легко друг с другом, даже во время пауз. Через некоторое время он понял, что начинает за ней ухаживать, как влюбленный; и в самом деле, он сейчас любил ее еще сильнее, чем когда-либо раньше. Теперь всякий раз, как он взглянет на нее или подумает о ней, перед ним будет вставать ее образ, каким его видел Хьюго. И сама любовь его стала богаче, словно любовь Хьюго передалась ему по наследству, словно этот единственный светлый луч в мрачной жизни Хьюго пережил его смерть. Сабина тоже чувствовала эту перемену и была ею взволнована; так они шли рука об руку, ощущая в себе какую-то новую душевную близость.

Шагая рядом с ней, Эрик вспомнил, как когда-то давно они гуляли вместе. Однажды в зимний вечер, задолго до свадьбы, они проходили по площади Колумба мимо продавца цветов и неожиданно решили пойти в гостиницу.

Ему захотелось спросить Сабину, помнит ли она ту ночь. Конечно, она помнит, но он решил не спрашивать. Как ни приятны эти воспоминания, их уже не оживишь. Трудно возродить то, что было пятнадцать лет назад. С тех пор они во многом изменились и будут меняться впредь.