Милостыня от неправды

— Ной.

— У Еноха была сестра…

— Манефа! Я вырос у нее на руках! Когда я родился, она уже вернулась из ссылки.

— Она могла записывать за братом, и ее записи, вполне возможно, посчитали за книгу Еноха.

— Но Манефа пропала без вести.

— Еще бы, — не удивился Иавал. — Если тебе нужна эта книга, то поищи ее у себя дома! Может, твои предки ее припрятали. Может, для тебя! Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, есть легенда сифитов, точнее пророчество Еноха, что человек по имени Ной со своим семейством спасется в потопе. Но я не чувствую себя тем самым Ноем.

— А вдруг? — Глаза Иавала подобрели, точно ему и взаправду захотелось, чтобы Ной, который сидел перед ним, был тем самым Ноем. — Мне, будущему утопленнику, будет приятно, если ты кому-нибудь расскажешь обо мне в послепотопном мире… Интересно, что ты возьмешь с собой. Не животных же ты будешь спасать? Хотя можно понять вашего Бога: в Его очах зверушки могут иметь большую ценность, чем опустившиеся люди. Взять хотя бы женщин… Через одну расстреливать надо! Ни одна зверюга в мире не сравнится в жестокости со строптивой бабой. Лучше жить со змеей или со львом, чем со злоязычной женщиной. Животные более милосердны. Впрочем, есть и добродетельные женщины… Наверное, есть. Но их просто не видно. Поверь, Ной, иногда мне очень хочется, чтобы ваш Бог на самом деле смыл все это человеческое дерьмо с лица земли! — Иавал налил себе пшеничного вина и выпил. — А, может, и не будет никакого потопа. А, может, затопит, но не всех?.. Кстати, ты похож на него!

— На кого?

— На Еноха… Нет, на этого… Он в пургу заблудился… Сиф! Ты, Ной, похож на Сифа! Одно лицо, только он был в летах, а ты молод. А я смотрю: что-то мне твое лицо знакомо! О чем еще ты хочешь спросить меня, Ной?

— Может быть, это только слухи, что вы можете из ничего создать ягненка или птицу и съесть их на ужин.

— Могу! Мог… Сам бросил этим заниматься. Запомни, юноша, из ничего может творить только ваш сифитский Бог, если он, конечно, есть. А таким, как я, нужна хотя бы маленькая частичка того, что я создаю. Это не так просто, Ной! Самое сложное в начале: надо проникнуть в то, что недоступно осязанию, чему еще нет названия и запомнить до мельчайших деталей эти тысячи разноцветных змеек. Последовательность цветов без духов невозможно запомнить. Сам понимаешь, слишком много усилий ради ужина. Проще выкормить стадо.

— Но… вы никогда не задумывались о создании человека?

— Думал… Поэтому и бросил это дело. Как бы тебе объяснить? Если созданного барашка вовремя не съесть, он начинает разлагаться. Ну и представь. Если создать человека… Пусть этим занимаются те, кто украл у меня духов! Сволочи и дерьмо — расстрелять! Запил я как-то, просыпаюсь, а духов нет. И, похоже, Ной, у тех, кто у меня украл духов, кое-что получается.

— Что вы имеете в виду?

— А то имею в виду, что трупов с характерными надрезами находить стали меньше. — И подмигнул мне: — Ступай, Ной, а то скоро начнет темнеть. А это — тебе! — И он протянул обрывок пергамента. — Я не люблю ходить в должниках — будем считать, что ты его у меня купил. И совсем необязательно верить тому, что я там написал. Смысл моего послания весьма туманен и говорит скорее о возможности некоторых событий, нежели о их данности.

Когда я отошел от его шатра на приличное расстояние, Иавал крикнул мне:

— Не пей вина, Ной!

10

Я шел по реке долго, пока не увидел холмистое, поросшее лесом заречье, а за ним — скалистые горы, где некогда спасался Енох и где он впервые в духе был взят ангелами на небо. Лес то подбегал к реке, то отступал в горы. У берега начиналась немыслимая глубина, а я не умел плавать и пошел вдоль реки в поисках брода.

На ветреном речном обрыве я встретил двух паломниц, которые тоже шли к пещере Еноха. Они знали место брода. Мои новые спутницы имели при себе небольшие, удобоносимые глиняные горшки с плетеными ручками.

— Вы священник? — спросила одна, что была моложе.

— Еще нет, — польщенный, ответил я.

Та, что постарше, была ослепительно красива. Проходя реку вброд, она подняла подол платья намного выше, чем требовалось. Журчание воды сказало мне: «Бойся эту женщину, Ной!» Я смутился, и моему смущению улыбнулись. Пройдя реку, сели на отдых возле огромного валуна, испещренного знаками старой письменности каинитов. Та, что была моложе, стала пересказывать историю, выбитую на камне:

— Ангелы прельстились красотой дочерей человеческих и спустились с небес, чтобы познать их…

Та, что постарше, прервала ее:

— Иавал-скотовод — сочинитель бессмыслиц — придумал эту историю, а скульптор Нир выбил ее на камне. Енох-сифит напугал скотовода потопом, и тот решил увековечить свое творение в камне. Правда, камень, как вы видите, и до потопа дал трещину… Ангелы никогда не спускались к дочерям человеческим и не совокуплялись с ними. Просто сифиты, которые когда-то называли себя сынами Божьими, соблазнились каинитянками и спустились в их шатры. А про ангелов — это легенда.

Чуткая листва деревьев шепнула мне: «Бойся эту женщину, Ной!»

Когда мы осматривали пещеру, в которой спасался Енох, молодая спутница, деловито насупившись, говорила, не умолкая:

— Все предметы, которые хранятся здесь, хотя и принадлежат миру падшему, но все равно как бы просвечены верой Еноха. — И она дотрагивалась до всякой вещицы и призывала дотрагиваться и меня. Ее голос отражался от свода пещеры и, казалось, говорят камни: — Подпитывайтесь, подпитывайтесь… — А пожилая красивая женщина казнила свою спутницу презрительным взглядом.

Во дворе при добром вечернем солнце молодой священник заливал воском горлышки глиняных кувшинов с освященной водой из Енохова источника. Возница ставил кувшины на повозку. Когда мы проходили мимо, возница отдавал священнику монеты. Стали ругаться из-за денег.

Неподалеку был постоялый двор с дешевым ночлегом.

Когда я уже разместился и вышел в коридор, чтобы о чем-то попросить прислугу, у дверей своей кельи меня встретила пожилая красивая женщина, упала к моим ногам и слезно умоляла войти. Я был смущен и вошел в ее келью. Но женщина вдруг развеселилась, обнажилась и стала делать всякие мерзостные движения. От нее трудно было оторвать взгляд. Недобрая страсть уже потревожила мою душу. Женщина уже торжествующе посматривала на меня, а я, растерянный и смущенный ее разнузданным дыханием, уже считал наше соитие неминучим, и, наверное, скверная обольстительница добилась бы своего, но тут я заметил на ее плече сине-красную наколку жрицы с именем внутри: Ноема. Это меня отрезвило. Я вспомнил о своей Ноеме. Но не только наколка позволила мне устоять против бесовского ухищрения. На теле женщины белел, похожий на острый обглоданный рыбий хребет, шрам. От пупка до позвоночника. И я подумал, что для нее вынимали из живого человека почку. Я оттолкнул обольстительницу, высвободил свое дыхание и вышел невредимым. Она заклинала меня криком, но я читал молитвы и не слышал ее слов. Но я еще долго не мог избавиться от тайной любодейственной страсти: разнузданно танцующая блудница являлась тонким воспоминанием. Или мелькнет в толпе женщина, отдаленно похожая на бесстыдную обольстительницу, и я вспомню, как призывала она меня к беззаконному сожительству. Или услышу смех, отдаленно похожий на смех бесстыдной обольстительницы, и перенесу всю память свою во время, когда был призываем к бесстыдному сожительству. А однажды увидел на столе в придорожной трапезной обглоданный рыбий скелет, похожий на шрам бесстыдной обольстительницы, и подвергся душевному смущению, вспомнив, как призывала она меня к беззаконному сожительству…

Рано утром, еще при полной луне, меня разбудил топот копыт. Я глянул в окно и увидел карету, запряженную ангелами. Услышал торопливые женские шаги мимо моей двери. Рассвело еще слабо, но я узнал свою вчерашнюю обольстительницу. Она была одета по-городскому. Ее спутница тоже была одета по-городскому, но узоры на ее головной накидке не блестели серебром. Уже из кареты вчерашняя обольстительница глянула в мое окно. Я отпрянул, но не отступил. К карете подошел священник и подал в окошко кувшины. Белые кони, понюхав дорогу, тронули. Священник попробовал монету на зуб.