Милостыня от неправды

— Могу ли я видеть Иавала-скотовода?

— Скотовода? — ухмыльнулась большая женщина. Голос у нее был мужским. — Вон где осел некормленный орет, там и живет твой… скотовод.

Я поблагодарил за разъяснение.

— Может, сразу возьмешь ему вина? — догнал меня мужской голос большой женщины. Я не обернулся.

Окружающие шатер Иавала-скотовода загоны для скота наполовину были сломаны и, возможно, сожжены в холодную погоду. Пахло слежавшейся овечьей шерстью. Орал осел.

В тени оставшихся шкур шатра, прислонившись спиной к столбу, на пропыленном ковре сидел человек. На нем ничего не было, кроме набедренной повязки. Он выглядел глубоким стариком: морщинистое лицо, морщинистая шея. Поражала страшная худоба спящего старика. Кожа висела на костях. Очевидно, это и был Иавал-скотовод. Жалко и безотрадно было смотреть на этого седого косматого человека. От него пахло перегаром. Я осмотрел шатер, надеясь найти хоть одно доказательство того, что передо мною действительно тот самый легендарный Иавал-скотовод, писатель-прозорливец, но ничего не указывало на это. Все вещи в шатре источали запах перегара. Сквозь жерди было видно: в небе парил падальщик, и я усомнился, жив ли хозяин шатра. И тут под босыми ногами спящего я заметил черный плащ и подумал, может быть, это тот самый плащ, который сшил Адам из шкуры прямоходящего змия? Я почувствовал, что на меня смотрят. Иавал проснулся. Он смотрел на меня бегающими глазами.

— Откуда ты? И как попал сюда? — Меня он не слушал, но ненавидящих глаз не сводил. — Что ты хочешь со мной сделать? И как тебя зовут?

— Ной.

— Я не знаю никого, кого звали бы Ноем. — Тут он посмотрел на меня ясными глазами. Похоже, до него дошло, в каком из миров он находится. Похоже, он признал во мне человека, но вот сомнение снова читалось в его глазах.

— Ты человек? — спросил он запросто.

— Я пришел спросить про Еноха-сифита.

— Ты пришел спросить про Еноха? — Он рассмеялся и снова затих. — Как, ты говоришь, тебя зовут?

— Ной, сын Ламеха. Мы живем в доме, который построил Енох.

Иавал спокойно посмотрел на меня. Я уже не казался ему опасным.

— Если ты человек, то дай мне монету, чтобы я мог купить на нее пшеничного вина, иначе я не переживу сегодняшний полдень!.. — Он хотел было заплакать, но, заметив, что я достаю монету, передумал. — Кругом одно ворье! Всех духов у меня украли! Всех! И кто? Наши же, каиниты! Сифитам мои духи ни к чему!

— Столько хватит? — спросил я, показывая монету.

Иавал вырвал ее у меня.

— Видно, ты хочешь спросить о чем-то важном. — Он спрятал монету за щеку, развернул свой исторический черный плащ из шкуры райского змия, тут же оказался влит в него, но пуговицы застегивал неимоверно долго. Пальцы дрожали, и петли никак не налезали на бочкообразные пуговицы. Иавалу так и не удалось их застегнуть. Босиком он выбежал из шатра и стал отвязывать осла, но трясущиеся пальцы ни на что не были способны.

— Но! Пошел! — оседлав осла, кричал Иавал, бил босыми пятками животного, дергал поводья. — Пошел, а то пропью!

Осел никуда не собирался.

— Где седло? Неужели седло пропил? Или украли?.. Воры!.. Все — воры!.. Сволочи и дерьмо — расстрелять! — И мне: — Я — мигом! — То, как Иавал передвигался, нельзя было назвать бегом. Это была мучительная попытка бежать. Я опустился на утративший рисунок ковер, прислонился к одному из столбов и стал наблюдать за насекомым довольно мерзопакостного вида. Солнце просвечивало все его внутренности. Ветерок прохладно обдувал лицо. Я повернул голову, чтобы узнать, далеко ли отбежал Иавал. Но он уже пытался бежать в другую сторону.

— Где же мехи? Неужели тоже пропил? — Иавал перекладывал с места на место тряпки непонятного происхождения, заглядывал под них, прощупывал. Пот выступил на лбу. — Или пропил?.. Вот они где! — Он пытался подмигнуть мне, но у него плохо получилось. Он вытер похмельный пот с лица.

— Как, ты говоришь, тебя зовут?

— Ной.

— Ной? Угу… — И опять вытер похмельный пот с лица, увлажненного недавними переживаниями. И, выскочив из шатра, побежал, давая отмашку одной рукой, а другой прижимая к голой груди мехи…

Мне подумалось, что он запил и уже не вернется. Когда к шатру подошел высокий осанистый человек, я спросил его, не видал ли он Иавала-скотовода. И, узнав в подошедшем самого Иавала, торопливо вскочил, удивленный его преображением. Он, очевидно, умылся в реке, от него пахло свежим вином. Иавал велел садиться. Одну крынку он поставил у своих ног, а другую протянул мне.

— Я не пью, — сказал я. Это его огорошило.

— Как, ты говоришь, тебя зовут? — И с любопытством глянул на меня своими большими сливово-навыкате глазами.

— Ной.

— Ной? — И как-то хитро коротко взглянул на меня. — О чем ты хочешь расспросить меня?

— Хотелось бы…

— Но сперва запомни! На этом месте, где ты сейчас сидишь, — перебил меня Иавал, — сидели люди — не тебе чета. И я им говорил: встань и уйди! И они вставали и уходили. Тебе этого не говорю. Ты должен ценить это. — После его неучтивых слов полагалось встать и уйти, но Иавал заговорил о том, ради чего я проделал такой длинный путь. Правда, заговорил с кислым неодобрением. — Ты ищешь книгу Еноха?

Я с надеждой кивнул.

— А откуда тебе известно о ее существовании?

— В том-то все и дело, что ничего неизвестно. Так, школьный товарищ рассказывал. Но иногда я вижу ее во сне.

— Во сне? Это интересно! — Один глаз Иавала был грустным, а другой — уже веселым.

— Отец учил меня не доверять снам и не истолковывать их. Мать предупреждала, что падшие ангелы являются в сновидениях в образе ангелов света и прельщают нас. Даже после пробуждения бесы наполняют наше падшее естество радостью. Но есть сны, говорила мать, которые, разбудив нас, будят и нашу совесть.

— И все же?

— Мне снятся облака с угрюмыми подбрюшьями, густыми и мрачными, как само уныние. Мое место в ковчеге относительно безопасно, но сам ковчег бросает по поверхности воды, бушующей и грохочущей. Оглушенный, я сижу на сухом полу, вцепившись пальцами в бревна. Страх мешает мне прильнуть к длинной и узкой щели, которая глядит на воду. Растерянность — даже на мордах зверей, которые окружают меня. А буря с новой яростью набрасывается на нас, и мы падаем вниз, в водную хлябь, и кажется, мы никогда не подымимся из нее. Но нас снова подбрасывает вверх, и на миг ковчег повисает в пустоте. В щель виден новый вал, высотой со скалу, возле которой стоит наш дом. И тут я спасительно вспоминаю о книге Еноха и только с ней связываю освобождение от водного плена, ибо волна-скала опрокидывает нас. И я, наступая на мелких юрких тварей, пробираюсь в самое нутро ковчега. Я пробираюсь к книге. Драгоценные камни на ее окладе тускло освещают нутро ковчега. Книга! Только из нее я узнаю, как утихомирить воду… И сон отлетает, унося с собой разбушевавшиеся воды.

— Нет никакой книги Еноха! Нет и никогда не было! — Иавал махнул рукой. — Глупость тебе внушили, оболгнули, зря обнадежили. Поверь моему слову… Как, ты говоришь, тебя зовут?

— Ной!

— Поверь моему слову, Ной, ты — легковерный человек! — Было в тоне Иавала нечто такое, чему верилось, какая-то правдивая нотка. Я чуть было не заплакал. — Книги Еноха вообще нет в материальном мире. Если где он и писал, так это в пакибытие, а каким образом он формализовал там информацию — тайна!

— Неужели на земле он не оставил ни строчки? Столько людей ссылаются на его книгу.

Иавал опять отмахнулся.

— Чепуха! Смирись с этим. Я мог бы тебе наплести в три короба, но я не делаю этого, потому что я — самый добрый каинит на свете.

— Я слышал, что вы сами писали о возвращении Еноха от ангелов.

— Надо же!.. — Но за ухмылкой патриарха каинитов я уловил некоторое удовлетворение. — Надо же, на земле еще кто-то помнит, что Иавал-скотовод писал книги… Постой, как ты говоришь, тебя зовут? — Я почувствовал, что он помнит мое имя, но ему хотелось, чтобы я повторил его еще раз.