Треугольная шляпа. <br />Пепита Хименес. <br />Донья Перфекта.<br />Кровь и песок.

Коррехидор самодовольно улыбнулся.

— К тому же, — продолжал альгвасил, — сенья Фраскита готова в лепешку расшибиться, лишь бы выхлопотать назначение для своего племянника…

— Ты прав. Я только на это и надеюсь.

— Тогда, сеньор, за дело! Я уже изложил вашей милости свой план. Остается лишь привести его в исполнение сегодня же ночью!

— Сколько раз я тебе говорил, что не нуждаюсь в советах! — рявкнул дон Эухенио, вдруг вспомнив, что говорит с подчиненным.

— Я думал, вы наоборот, хотите со мной посоветоваться… — пробормотал Гардунья.

— Молчать!

Гардунья поклонился.

— Итак, ты говоришь, — продолжал сеньор Суньига, смягчившись, — нынче же можно все это устроить? Знаешь что! братец? Мне кажется, твой план неплох. Правда, какого черта! Так по крайней мере не будет больше этой проклятой неопределенности!

Гардунья хранил молчание.

Коррехидор подошел к конторке, написал несколько строк на бланке, скрепил печатью, а затем опустил его в карман.

— Назначение племянника готово! — сказал он и засунул в нос щепотку табаку. — Завтра я переговорю с рехидорами… Пусть только посмеют не утвердить, я им покажу!.. Как ты думаешь, правильно я поступаю?

— Еще бы! Еще бы! — воскликнул, вне себя от восторга, Гардунья, запустив лапу в табакерку коррехидора и выхватив оттуда изрядную щепотку. — Отлично! Отлично! Предшественник вашей милости тоже не раздумывал долго над такими пустяками. Однажды…

— Довольно болтовни! — прикрикнул на Гардунью коррехидор и ударил перчаткой по его воровато протянутой руке. — Мой предшественник был олухом, когда брал тебя в альгвасилы. Но к делу. Ты остановился на том, что мельница дядюшки Лукаса относится к соседнему селению, а не к нашему городу… Ты в этом уверен?

— Совершенно! Граница нашего округа доходит до того овражка, где я ожидал сегодня ваше превосходительство… Черт возьми! Будь я на вашем месте!..

— Довольно! — рявкнул дон Эухенио. — Ты забываешься!.. — Схватив осьмушку листа, коррехидор набросал записку, сложил ее вдвое, запечатал и вручил Гардунье.

— Вот тебе записка к деревенскому алькальду, о которой ты меня просил. На словах объяснишь ему, что надо делать. Видишь, я во всем следую твоему плану! Но только смотри не подведи меня!

— Будьте покойны! — ответил Гардунья. — За сеньором Хуаном Лопесом водится немало грешков, и как только он увидит подпись вашей милости, так сейчас же сделает все, что я ему велю. Ведь это он задолжал не меньше тысячи мер зерна в королевские амбары и столько же в благотворительные… Причем последний-то раз уж против всякого закона, — он не вдова и не бедняк, чтоб получать оттуда хлеб, без возврата и не платя процентов. Он игрок, пьяница, распутник, бабам от него проходу нет, срам на все село… И такой человек облечен властью!.. Видно, так уж устроен мир!

— Я тебе приказал молчать! — гаркнул коррехидор. — Ты меня с толку сбиваешь!.. Ближе к делу, — продолжал он, меняя тон. — Сейчас четверть восьмого… Прежде всего ты отправишься ко мне домой и скажешь госпоже, чтобы она ужинала без меня и ложилась спать. Скажи, что я остаюсь здесь работать до полуночи, а затем вместе с тобой отправлюсь в секретный обход ловить злоумышленников… Словом, наври ей с три короба, чтобы она не беспокоилась. Скажи другому альгвасилу, чтобы он принес мне поужинать… Я не рискую показаться супруге, — она так хорошо меня изучила, что способна читать мои мысли! Вели кухарке положить мне сегодняшних оладий да передай Хуану, чтобы он незаметно принес мне из таверны полкварты белого вина. Затем ты отправишься в село, куда поспеешь к половине девятого.

— Я буду там ровно в восемь! — воскликнул Гардунья.

— Не спорь со мной! — рявкнул коррехидор, вдруг снова вспомнив о своем высоком ранге.

Гардунья поклонился.

— Итак, мы условились, — продолжал коррехидор, смягчившись, — что ровно в восемь ты будешь в селе. От села до мельницы будет… пожалуй, с полмили…

— Четверть.

— Молчать!

Альгвасил снова поклонился.

— Четверть… — продолжал коррехидор. — Следственно, в десять… Как по-твоему, в десять?..

— Раньше десяти! В половине десятого ваша милость вполне может постучать в дверь мельницы!

— Проклятье! Ты меня еще будешь учить, что я должен делать!.. Предположим, что ты…

— Я буду везде… Но моя главная квартира будет в овражке. Ай! Чуть не забыл!.. Пусть ваша милость отправится пешком и без фонаря…

— Будь ты неладен со своими советами! Ты что, думаешь, я в первый раз выступаю в поход?

— Простите, ваша милость… Ах да! Вот еще! Стучите не в те большие двери, что выходят на мощеную площадку, а в ту дверцу, что над лотком.

— Разве над лотком есть дверь? Мне это и в голову не приходило.

— Да, сеньор. Дверца над лотком ведет прямо в спальню мельника. Дядюшка Лукас никогда не входит и не выходит через нее. Так что, если даже он неожиданно вернется…

— Понятно, понятно… Как ты любишь размазывать!

— И последнее: пусть ваша милость постарается возвратиться до рассвета. Теперь светает в шесть…

— Не можешь без советов! В пять я буду дома… Ну, поговорили, и довольно… Прочь с глаз моих!

— Стало быть, сеньор… желаю удачи! — сказал альгвасил, как-то боком протягивая коррехидору руку и в то же время безучастно поглядывая в потолок.

Коррехидор опустил в протянутую руку песету, и в тот же миг Гардунья как сквозь землю провалился.

— Ах ты черт!.. — пробормотал немного погодя старикашка. — Забыл сказать этому несносному болтуну, чтобы он заодно захватил и колоду карт! До половины десятого мне делать нечего, так я бы хоть пасьянс разложил…

Глава XV

Прозаическое прощание

Было девять часов вечера, когда дядюшка Лукас и сенья Фраскита, закончив все дела по дому и мельнице, поужинали салатом, тушеным мясом с помидорами и виноградом, оставшимся в уже известной нам корзинке; все это было сдобрено несколькими глотками вина и взрывами смеха при воспоминании о коррехидоре. Затем супруги обменялись нежными взглядами, как люди, вполне довольные жизнью, и, несколько раз зевнув, что свидетельствовало об их полном душевном покое, сказали друг другу:

— Ну, пора и на боковую, а завтра что бог даст.

В эту минуту в ворота мельницы раздались два сильных и властных удара. Муж и жена вздрогнули и переглянулись.

Впервые к ним стучали в столь поздний час.

— Пойду узнаю… — сказала бесстрашная наваррка и направилась к беседке.

— Обожди! Это мое дело! — воскликнул дядюшка Лукас с таким достоинством, что сенья Фраскита невольно уступила ему дорогу. — Я тебе сказал, не ходи, — прибавил он строго, видя, что упрямая мельничиха идет за ним.

Она нехотя уступила и осталась в комнате.

— Кто там? — спросил дядюшка Лукас еще с середины площадки.

— Правосудие! — ответил за воротами чей-то голос.

— Какое правосудие?

— Откройте именем сеньора алькальда.

Дядюшка Лукас прильнул глазом к искусно замаскированной щелке и при свете луны узнал альгвасила из соседнего села, известного грубияна.

— Лучше скажи, откройте пьянчуге-альгвасилу! — крикнул мельник, отодвигая засов.

— Что одно и то же… — послышался снаружи ответ. — Со мной собственноручный приказ его милости!.. Здорово, дядюшка Лукас!.. — добавил он, входя, уже менее официально и более добродушно, точно это был другой человек.

— Здравствуй, Тоньюэло! — отвечал мурсиец. — Посмотрим, что за приказ… Сеньор Хуан Лопес мог бы выбрать более подходящее время, а не беспокоить по ночам порядочных людей! Уж, верно, ты во всем виноват. Поди, заглядывал по дороге во все злачные места! Хочешь, поднесу стаканчик?

— Нет, сеньор мельник, некогда. Вы должны немедленно следовать за мной! Прочтите-ка приказ.

— Как так следовать за тобой? — воскликнул дядюшка Лукас, с приказом в руке проходя в комнату. — Сейчас посмотрим. Фраскита, посвети!

Сенья Фраскита отбросила какой-то предмет, который она держала в руках, и схватила светильник.